* „По всем углам торчали фарфоровые пастушки, столовые часы работы славного Leroy, коробочки, рулетки, веера и разные дамские игрушки, изобретенные в конце минувшего столетия вместе с Монгольфьеровым шаром и Месмеровым магнетизмом“ — читаем мы в „Пиковой даме“ ⎜ т. 3, c. 200]. Для нас в этом отрывке особый интерес представляет упоминание „магнетизма“ как некоторого изобретения. Причем изобретения, основанного, как станет ясно из дальнейшего изложения, на некоторой более или менее регламентированной технологии. А, как известно, в жизни и творчестве А.С. Пушкина связано с этим явлением очень много, и связано иногда роковым образом.
Правда, если рассматривать только художественные произведения Пушкина, то понять в полном объеме его истинное отношение к явлениям „животного магнетизма“ довольно трудно. Можно обнаружить отрывки очень разные по эмоциональному знаку. В одном — дается следующая, достаточно мрачная, картина: „В мутных глазах ее изображалось совершенное отсутствие мысли; смотря на нее, можно было бы подумать, что качание страшной старухи происходило не от ее воли, но по действию скрытого гальванизма“ ⎜ т. 3, c. 201]. В другом — имеется явный иронический подтекст: „А точно: силой магнетизма // Стихов российских механизма // Едва в то время не постиг // Мой бестолковый ученик“ ⎜ т. 2, с. 331]. Но эти и многие другие отрывки очевидно свидетельствуют о достаточно большом интересе к этой теме, как и то, что первый номер „Литературной газеты“, в издании которой Пушкин принимал самое активное участие, открывался романом А. Погорельского „Магнетизер“, а в первом номере „Современника“ такая книга, как „Руководство к практическому изучению животного магнетизма“ (Соч. Делеза. М., 1836), была упомянута в библиографическом разделе. Так что же его современники думали об этом предмете на самом деле?
Так, какое же психологическое содержание вкладывалось в ту пору в понятие „магнетизма“ („Месмерова магнетизма“) или близкие к нему? Добавим, что нас интересует прежде всего психологический подтекст этого явления, т.е. связанный либо с актуальным общением, либо с отношением к самому себе.
Сразу же надо отметить, что различия между этими подходами, достаточно явные в полемическом плане, не касались основной аксиоматики. Объем и содержание феноменальных явлений, которые принимались как факт во всех этих подходах примерно одни и те же — все указанные авторы считали действительным все то, что могло быть отнесено, во–первых, к биоэнергетике и, во–вторых, к телепатии. Очевидно, что во многом это было обусловлено широким распространением целительства — век XVIII, столь богатый на авантюристов и шарлатанов разного рода, породил целую плеяду великих и менее великих „магнетизеров“. В частности, с одной известной „магнетизеркой“, поэтессой А. Турчаниновой Пушкин был знаком достаточно близко ⎖ с. 305–306].
Обратимся сначала к творчеству Радищева. Прежде всего он, безусловно, признавал бессмертие индивидуальной души, хотя в общей оценке сущности мира стоял на своеобразной материалистической, или, будет более точно сказать, организмической, позиции. Его позиция заключалась в признании единой основы всего существующего, будь то идея, жизнь или материя, и находила свое выражение в метафоре „нервной жидкости“. Как он писал: „Чувственность есть свойство ощущать... Физиологи приписывают ее присутствию нервной жидкости“ ⎝ c. 333]. Кстати, следует отметить, что это представление было свойственно также и представителям масонства в России. „Естество животных... духов,.. имеет великое сходство с электрическою жидкостию, в которой есть много силы к возмущению способностей нашей души“ — читаем мы в одном из изданий Н.И. Новикова ⎙ c. 246]. Не исключено, что использование Радищевым подобных понятий было обу–словлено его знакомством с масонской литературой, где также признавалось, что в человеческом теле, кроме души, живет еще жизненная „сила“ или агент, называемый „археем“, и что все болезни производят ослабление архея, а если его усилить, то болезни будут побеждены сами собой ⎗ с. 54].
(Ср. „Теория алхимиков основана на следующих принципах. В центре земли при ее создании, осталась часть того жизненного духа или огня, из которого составилось солнце. Часть эта необходима для оплодотворения семян, скрытых в земле, из которой все рождается одинаковым образом. Зерно, происшедшее из другого зерна... заключает в себе жизненную влагу, из которой происходит зародыш нового. Зерно кладут в лоно матери–земли. Тогда начинается воспроизведение породы. Только что обе производительные силы, то есть жизненная влага и жизненный огонь земли соприкасается между собой, — зерно раздувается, размягчается, приходит в брожение и чернеет. Между жизнию и смертию происходит борьба. Наконец, зерно разлагается. Смерть торжествует, и семя начинает гнить. Но в то же время зародыш нового зерна, успевший быть воспроизведенным из жизненной влаги, освобождается от истлевшей оболочки, его покрывавшей, поднимается, проникая сквозь земную кору и появляется на ее поверхности. рождение его стоило жизни его отцу“ ⎗ с. 51]).
„Я“ человека предстает у Радищева как сила, использующая другие силы. Он пишет: „Когда зерно, разверженное теплотою, начнет расти, когда яйцо начнет образоваться в птицу насижением матки, когда животное зачнется во утробе самки, не можно ли сказать, что им сообщается теплота жизненная, как то железу сила магнитная... Едва сия нашла свойственный ей орган, то, прилепляяся к нему, усвояет себе все стихии, все силы подчиненные; разверзает или паче творит орган свой посредством усвоения совершеннее. Орган ее совершенствует, и она с ним могуществует и достигает той вершины совершенства, которое орган ее дать ей может“ ⎝ c. 363].
Итак, по Радищеву, „электрическая сила“ есть живительная основа мироздания, которая, соединяясь (правда, вопрос как?) с материальным телом, может образовывать одушевленные организмы, проявляясь в них как чувствование или мысль.
Но в трагический для Пушкина 1836 год его ощущения сделались иными. Теперь он говорил о себе следующее: „Все словно бьет лихорадка,.. все как–то везде холодно, и не могу согреться; а порой вдруг невыносимо жарко. Нездоровится что–то в нашем медвежьем климате. Надо на юг, на юг!“ ΐ с.1790–1791].
Возвращаясь к теоретическим взглядам на „животный магнетизм“, нужно отметить, что в рамках идеалистической психологии делались несколько иные акценты, нежели у Радищева. Так, если Радищев шел прежде всего от понимания психического как в основе материального (вещного, предметного, организмического) образования, то у Галича и Велланского упор делался на идеальном, которое, по их представлениям, не имеет пространственных характеристик и, соответственно, очень мало связано с телом, в частности, — с мозгом.
Но конкретные проблемы, связываемые с „животным магнетизмом“, его интересовали, по–видимому, не очень сильно. Об этом свидетельствует, например, такое суждение: „Если только мы, на основании разумных причин, должны веровать в свое бессмертие, то нас не могут уже беспокоить и многоразличные вопросы маловеров, напр. как изъяснить то, что душа по–видимому начинает свое существование вместе с телом, что она вместе с ним образуется и претерпевает упадок сил? Получим ли мы новое, положим, эфирное тело?“ Η c. 63]. А некоторые частные суждения Галича о „эфире“ уверенно можно отнести в разряд спекуляций. Как, например, следующее: „Вселенная из общего, первозданного эфира развилась в трех разных эпохах или порядках горняго, солнечного, и в трех же порядках или эпохах дольняго превращения божественной жизни; посему и малый мир из общего ощущения или всечувствия должен открыть два порядка тройственных чувств, — один для своего тела растительного, другой для своего тела животного... Не должно ли душе быть шестикрылым серафимом, как называют ее Каббалистики?“ Ε c. 142]. В этих отрывках можно увидеть скорее эрудицию автора, знание им мировой философии, но не здравый смысл. Что же касается его идейного союзника, Велланского, то у него можно найти довольно много оригинальных идей, касающихся „магнетизма“.
Правда, это мировоззрение не мешает ему строить предположения о положении вещей, данном как бы вне человеческого познания, и обращаться к понятию „эфир“ в таких контекстах, которые не исключают, а скорее предполагают его „жидкостную“ интерпретацию (в том числе и „нервножидкостную“). Так, мы читаем следующее: „Начальный вид действительного образования возможной идеи натуры есть огонь, как универ–сальный элемент вещественного мира, состоящий из света, теплоты и тяжести, которыми неопределительный, хаосный эфир показывается в определенной форме бытия и действия. Эфирная деятельность, в материальном образовании, оказывается динамическим процессом, состоящим из магнетизма, электризма и химизма, соответственных тяжести, свету и теплоте, по которым образовались планетные стихии: земля, воздух и вода“ Γ c. 1–2].
А применительно к такому явлению человеческой жизни, как сон, им развивается следующая и оригинальная, и, вместе с тем, достаточно забавная теория. „В бдении положительное начало нервной системы, как органический кислотвор, развивается от центра к ее окружности, и производит в мозге мысль, в чувственных органах чувствие, в мышцах движение. Но деятельность положительного оного начала... ограничивается отрицательным началом, которое есть органический водотвор... По силе оных двух начал, нервная система разделена на две противуположные области: центральную и окружную, или головную и брюшную; и в первой господствует положительное; а во второй отрицательное, как планетное начало... Преимущественное действие положительного начала в мозге составляет бдение, а большее усилие в отрицательных брюшных нервах производит сон. ...Как в бдении мозг дезоксидируется (разокисляется), так во сне оксидируется“ Β c. 327]. И далее: „Животная жизнь, принадлежащая к идеальному действию, оказывается произвольною, покоится во сне, действует в бдении и разрушает материальность тела, не созидая оной. Напротив того растительная жизнь, относящаяся собственно к вещественному бытию... действует беспрерывно и восстанавливает разрушаемую органическую материю“ [там же; c. 334]. „В бдении мозг находится в господствующем состоянии представляемого им положительного действия, производящего мысль, движение и чувствие, при которых мозг и подвластные ему нервы находятся в эфирном напряжении с внешними предметами... Напротив того во сне преимуществует материальное бытие, как отрицательное начало, представляемое брюшными нервами, которые тогда, в полной независимости от мозга, производят органическую материю совершеннейшем пищеварением, кроветворением и отделением“ [там же; c. 344].
Возвращаясь опять к Пушкину, в судьбе которого, как в зеркале, отражаются представления его века о „животном магнетизме“, можно увидеть некоторые параллели также и с учением Велланского. Прежде всего с тем, что касается возможности „эфира“ распространяться от мозга к материальным объектам окружающего мира. Так, по воспоминаниям А.А. Фукс посещения Пушкиным Казани в 1833 году: „Пушкин старался всевозможными доказательствами нас уверить в истине магнетизма. „Испытайте, — говорил он мне, — когда вы будете в большом обществе, выберите из них одного человека, вовсе вам незнакомого, который сидел бы к вам даже спиною, устремите на него все свои мысли, пожелайте, чтобы незнакомец обратил на вас внимание, но пожелайте сильно, всею вашей душою, и вы увидите, что незнакомец, как бы невольно, оборотится и будет на вас смотреть... Верьте магнетизму и бойтесь его волшебной силы; вы еще не знаете, какие он чудеса делает над женщинами?.. Женщина, любившая даже самою страстною любовью, при такой же взаимной любви остается добродетельною; но были случаи, что эта же самая женщина, вовсе не любивши, как бы невольно со страхом исполняет все желания мужчины, даже до самоотвержения. Вот этото и есть сила магнетизма“ ⎞ c. 195].
На чем же можно закончить данную статью? Конечно, она претендует лишь на постановку проблемы, но не на ее решение. Итак, на наш взгляд, представленные документы свидетельствуют о том, что „магнетические“ представления играли существенную роль в мировоззрении русских людей начала XIX в., причем вне зависимости от того, приписывать ли им статус научных концепций, или явных заблуждений.
1. А.С. Пушкин в воспоминаниях современников. В 2–х томах / Под ред. В.В. Григоренко и др. М.: Худож. лит., 1974.
3. Велланский Д. Биологическое исследование природы в творящем и творимом ее качестве, содержащее основные начертания всеобщей физиологии. Сочинение Данила Велланского. Санктпетербург. В Тип. Иос. Иоаннесова, 1812.
5. Велланский Д. Основное начертание общей и частной физиологии, или физики органического мира, сочиненное Данилом Велланским. Санктпетербург. В Гуттенберговой Тип., 1836.
7. Галич А. Картина человека, опыт наставительного чтения о предметах самопознания для всех образованных сословий, начертанный А. Галичем. Санктпетербург. В типографии Имп. Академии Наук. 1834. Кн. 2.
9. Галич А. Лексикон философских предметов, составленный Ал. Галичем. Том Первый. Санктпетербург. 1845.
11. Лонгинов М.Н. Новиков и московские мартинисты. Исследование М.Н. Лонгинова. М. Тип. Грачева и комп. 1867.
13. Н.И. Новиков и его современники. Избр. соч. Изд. АН СССР, М., 1961.
15. Последний год жизни Пушкина / Сост., вступ. очерки и примеч. В.В. Кунина. — М.: Правда, 1988.
17. Радищев А.Н. О человеке, его смертности и бессмертии // Избранные философские сочинения / Под общей редакцией и с предисловием И.Я. Щипанова. Гос. изд. полит. лит. Л., 1949.
19. Смирнова–Россет А.О. Воспоминания. Письма / Сост., вступ. ст. и прим. Ю.Н. Лубченкова. М., Правда, 1990.