* В жизни человека вопрос об отношении к обществу всегда оставляет большие возможности для самых неожиданных решений. В профессиональной карьере М.М. Троицкого таким решением стал выбор между двумя альтернативами — следовать своей тонкой психологической интуиции или отдать предпочтение не очень продуктивному теоретизированию. Он сделал ставку на второе и ... выиграл, по крайней мере, „золото позументов на парадный мундир“, „ордена на грудь“ и „чин тайного советника“. Его деятельность совпала со временем коренных государственных реформ начала 60–х годов ХIХ века, во многом обусловленных поражением России в Крымской компании и представлявших собой уникальную по размаху попытку создания в стране чиновничьей прослойки западноевропейского образца. И Троицкий, — искренний сторонник позитивистской философии и, на этой основе, один из идеологов (наряду с К.Д. Кавелиным, Г.Н. Вырубовым, П.Л. Лавровым, Н.К. Михайловским) индустриального общества — оптимально вписался во вновь создаваемую бюрократическую систему, в качестве „образцового генерала по философскому ведомству“. Его биография, не отмеченная какими–либо особенными событиями и похожая в общих чертах на биографии многих тогдашних философов (например, П.Д. Юркевича, Ф.Ф. Сидонского, В.А. Снегиреве), все же представляет собой довольно яркий образец последовательности и целеустремленности, которые, возможно, могли бы найти лучшее применение.
В КДА были достаточно сильные философы: профессор Д.В. Поспехов читал курсы „Введения в философию“, „Логики“, „Теории познания“, „Опытной психологии“ (на основе метафизических учений Э. Бенеке и И.Ф. Гербарта), а П.Д. Юркевич, бывший в то время бакалавром академии и неизменно требовавший от учащихся знакомства с литературой и понимания прочитанного, — курс „Истории философии“. Уже тогда учебные работы Троицкого были отмечены как свидетельствующие о „выдающихся способностях автора к философскому анализу“, здесь же начались его углубленные интроспективные опыты. В 1857 г. академия была окончена, причем Троицкий — за свое сочинение, имеющее достаточно светское (текстологическое) содержание, „Суждения святых отцов и учителей II и III века об отношении греческого образования к христианству“ — был признан вторым учеником курса и в следующем году на основе этого сочинения защитил магистерскую диссертацию по богословию. Оставленный при КДА сначала в качестве преподавателя по классу философских наук („История древней философии“) и греческого языка в низшем отделении, в 1859 г. он был назначен бакалавром академии. В это время вместе с преподавательской деятельностью он занимался и собственным психологическим образованием: прослушал курсы в Киевском университете по общей и сравнительной анатомии, по нервной физиологии и патологии. Но работать в КДА было очень трудно, из–за невыносимой моральной атмосферы: в Киеве, вследствие „всеобщего брожения умов“, происходили студенческие беспорядки (1858–1859), а в академии же все более усиливался „нечистый дух односторонности и закоренелого беззубого квиетизма“ 1). Не удивительно, что Троицкий, решивший честно служить поприщу философии, предпринял ряд шагов, чтобы быть переведенным в Петербургскую духовную академию, но они не увенчались успехом. Наконец, в декабре 1861 г. он окончательно отказался от возможностей богословской карьеры и перешел на государственную службу, сначала во II департамент Министерства государственных имуществ, где и числился (ожидая лишь подходящего момента, чтобы сделать следующий рывок в своей философской карьере) до июня 1862 г. Времени он при этом не терял и написал для журнала „Библиотека для чтения“, который был задуман О.И. Сенковским, его редактором, как энциклопедия образованного русского человека, чрезвычайно интересную и характерную для него статью под названием „Субъективные тоны“.
От природы Троицкий обладал замечательными качествами — способностью к эйдетическим представлениям, повышенной сенсорной чувствительностью с хорошей дифференцировкой ощущений, способностью к самовнушению, — которые, надо заметить, могли бы привести его к интересным открытиям (в духе тех, что позднее были сделаны в гештальтпсихологии), если бы он выбрал иной, не „профессорский“, стиль жизни. Так, в своих „музыкальных штудиях“ он натолкнулся на феномен, вновь переоткрытый и осмысленный чуть ли не век спустя в рамках деятельностного подхода как свойство предметности восприятия (см. Рубиншетйн С.Л. „Основы общей психологии“, в 2–х т., М., 1989, т. 1, стр. 246). Троицкий дает следующее описание этого феномена: сначала „дополнительный тон“ кажется исходящим от той струны, которая при этом колеблется, затем — исходящим уже от той струны, которой он соответствует в музыкальном звукоряде, а спустя некоторое время начинает „звучать“ с той стороны фортепьяно, на которую обращается внимание, и, наконец, ... „звучит решительно в одном ухе“. Кстати, научившись выделять „дополнительные тоны“ при звучании музыкальных инструментов и человеческого голоса, он даже начал страдать от того, что это превратилось в навязчивость, и ему пришлось приложить много сил, чтобы отвыкнуть от такого выделения. Вообще Троицкий был очень внушаемым человеком, способным работать исключительно с внутренними представлениями, которые очень неявно связаны с внешними впечатлениями. В силу этого и основной вопрос философии, о связи сознания и материи, который так беспокоил и профессионалов, и широкую общественность и которым ему волей–неволей приходилось заниматься, был в действительности ему чужд. Он, как никто другой, готов был встать на позиции „психофизиологического параллелизма“, предписывающего психологам заниматься психологическим, а физиологам — физиологическим. Но обладая даже минимальной культурой естественно–научного мышления, он смог бы все же отнестись к своим находкам из области субъективного критически (и, соответственно, экспериментально) — только же систематизационный подход был здесь явно недостаточным. Значительно позже, в своем итоговом психологическом труде „Наука о духе“ Троицкий вспоминает (не без некоторого сожаления) о своих многочисленных интроспективных опытах, которые так и не получили серьезного развития: еще задолго до массового увлечения гипнотизмом в России он обратил внимание на то, что человек может сознательно регулировать деятельность своих внутренних органов; подметил активизацию мышц гортани и язычка, происходящую при мыслительной деятельности; приступил к изучению эйдетических представлений, условий их возникновения (в частности, отметал легкость их появления при открытых глазах) и динамики взаимодействия. Но все это осталось в виде „заготовок“, которыми, кажется, так никто и не воспользовался. А сам Троицкий, из–за появления перед ним новых жизненных горизонтов, связанных с университетской карьерой и задачами создания „государственной психологии“, по–видимому, уже не имел возможностей слишком углубленного самопознания.
Как отмечал сам Троицкий, во время написания „Немецкой психологии“ (опубликованной в 1867 г.), которая стала итогом его командировки, он пережил сильнейший умственный кризис, приведший к смене авторитетов: если в Германию он отправился метафизиком, симпатизировавшим немецким философам, то теперь стал ярым их противником. Поводом для его критической переоценки послужило то обстоятельство, что в этих системах человеческой душе приписываются некие изначальные, существующие до опыта, способности, вместо того, чтобы рассматривать их как результат развития души. Несколько позже В.В. Розанов обозначил задачу этого труда следующим образом: „Она несомненно заключалась в том, чтобы побудить наше общество... к изучению английской литературы. Но эта положительная и хорошая сторона его научной деятельности была совершенно заслонена отрицательной, именно полемикой против германской философии, от изучения которой, по его мысли, нужно было предварительно отвлечь наше общество“ (12). Композиционно „Немецкая психология“ была построена на противопоставлении двух подходов: дедуктивного и индуктивного. Троицкий, вообще склонный к психологизации логики, такое противопоставление обосновал следующим образом. Одни люди („умы терпеливые“) в силу естественных склонностей „показывают особую чуткость к тому, что есть в действительности, для них есть особое очарование в том, чтобы узнавать то, что создала природа, удивляться величию мира и его Творца“; такими людьми создается эмпирическая, или индуктивная, философия. Другие же люди („умы нетерпеливые“), напротив, имеют „особую чуткость к абстрактным элементам нашего мышления и тому, что из этих элементов может быть создано, и они полагают, что для остроумного таланта достаточно немногих фактов, чтобы извлечь из них богатые последствиями выводы“; это — создатели рационалистической, или дедуктивной, философии. Что касается дедукции, то ее Троицкий знал прежде всего в объеме курса духовной семинарии, где она была представлена „схоластическим силлогизмом“ (например, „если существует Троица, то человек — трехчастен и состоит из тела, души и духа“), в котором главная посылка должна приниматься на веру. Открывший для себя эмпирическое богатство психических процессов, Троицкий уже не хотел ограничиваться только верой, и поэтому его окончательный выбор был сделан в пользу индуктивного метода, служащего для обобщения единичных фактов. А идейными учителями — выбраны представители английской эмпирической философии, понятийно оформивших индуктивный метод (Ф. Бэкон, Дж. Локк), и психологи ассоциативного направления (Д. Юм, Д. Гартли, Т. Браун, А. Бэн). Правда, приняв сторону английской философии, Троицкий не стал долго разбираться, в чем суть и новизна других подходов, в частности, немецких диалектиков, обозвал их „метафизическими учениями“ и совершил тем самым, по словам А.А. Козлова, „произвольное и бесцеремонное надругательство над немецкой философией“ (8,1). При этом он, конечно, просмотрел убийственную критику английского эмпиризма, прозвучавшую в немецкой философии, и продолжал трактовать „наличные состояния сознания“ действительным началом истинной умозрительной философии.
Еще до защиты М.М. Троицкий получил приглашение занять кафедру философии в только что открывшемся, в 1865 г., Одесском университете, но отказался, отдав предпочтение Казанскому университету. Здесь 1 сентября 1867 г. он приступил к работе в качестве экстраординарного профессора, а 12 июня 1868 г. был утвержден в качестве ординарного профессора. Но Казань, город все–таки провинциальный, не отвечала ни амбициозным, ни эстетическим требованиям Троицкого. Спрос на профессоров философии был в это время достаточно велик, и Троицкий мог выбирать между университетами Киева, Харькова и Варшавы. Среди этих университетов Императорский Варшавский университет был на особом положении. После восстания в Царстве Польском (1863–1864) открытием этого университета решались прежде всего националистические задачи российского самодержавия. Созданный еще на основе польской Главной школы, закрытый в 1831 г., он вновь был открыт лишь в октябре 1869 г., причем в условиях насильственной русификации (преподавание только на русском языке, очень высокие стипендии и низкие требования к качеству образования). Троицкий, ориентируясь, по–видимому, на политическую подоплеку такого выбора, решил сменить Казанский университет на Варшавский, куда был и перемещен сразу после открытия последнего.
По кафедре философии историко–философского факультета Московского университета было объявлено две вакансии, профессора и доцента, но подано — три заявки. Факультетский профессор церковной истории А.М. Иванцов предложил М.И. Каринского в качестве профессора, но тот к этому времени, несмотря на надежды, на него возлагаемые, защитил лишь магистерскую диссертацию, и поэтому его кандидатура отпала сразу. Профессор истории русской литературы Н.С. Тихонравов порекомендовал Троицкого, а профессор всеобщей истории В.И. Герье — Вл.С. Соловьева, который учился у Юркевича и был признан на кафедре наиболее подходящим его преемником. При рассмотрении этих двух кандидатур члены Совета факультета пришли к совершенно обоснованному заключению, что такие разные — и по общественному темпераменту, и по философскому мировоззрению — люди не смогут сработаться на одной кафедре. Подавляющим большинством голосов они забаллотировали Троицкого и провели на должность доцента Соловьева, с тем условием, что он будет отправлен в заграничную командировку для написания докторской диссертации и подготовки к профессорскому званию. Стоит только поражаться настойчивости Троицкого, который и при таком „раскладе“ не отступил от своего намерения обосноваться в столице и стал действовать „сверху“, через Совет университета, ожидая поддержку своей позитивистской философской платформы со стороны естественников. Кроме того, здесь у него были влиятельные союзники: Тихонравов, профессор истории западноевропейской литературы Н.И. Стороженко, декан медицинского факультета (и тесть Троицкого) А.И. Полунин и, главным образом, профессор Н.В. Бугаев, по–видимому, единственный из профессоров Московского университета бывший с Троицким в близких дружеских отношениях, основанных и на общих впечатлениях о германских университетах, и на увлечении позитивизмом. Правда, в целом стремление профессоров поддержать Троицкого было обусловлено не столько их философскими симпатиями, сколько нежеланием „пропустить ректорского сынка“ Соловьева. В результате Совет университета вынес следующее решение: назначить профессором Троицкого, а доцентом — Соловьева, перекрывая ему тем самым путь к заведованию кафедрой (после возвращения из командировки Соловьев смог лишь год продержаться на кафедре и уехал в Петербург, „не желая участвовать в борьбе партий между профессорами“).
В Москве преподавательская деятельность Троицкого проходила почти так же успешно, как и в Казани или Варшаве. Оставаясь на протяжении десятилетия единственным профессором на кафедре, он должен был сам читать все курсы: „Логику“, „Психологию“, „Философию права“ (для юристов) и „Историю философии“ (историю философии древней, средних веков, новой, английской и немецкой). Как и раньше, он пользовался популярностью и студентов, и преподавателей, а его лекции, полные сарказма и иронии по отношению к его идеологическим противникам, встречались „на ура“: аудитории, где они читались, набивались до отказа (присутствовало более 200 человек), а оканчивались бурными аплодисментами. Правда, отнести этот успех следует прежде всего за счет стиля преподавания, а не за счет собственного учения Троицкого. Те студенты, которые действительно интересовались философскими проблемами (например, В.В. Розанов, который, несколько позже, первый свой научный труд „О понимании“ направил против позитивизма, братья Е.Н. и С.Н. Трубецкие), оценивали его лекции совершенно иначе. Так, Е.Н. Трубецкой, в частности, писал: „Троицкий... был в высокой степени ограниченный, а при этом и чрезвычайно невежественный в истории философии человек. Он уснащал свои лекции дешевым и плоским глумлением над германскими философами; но сама азбука немецкой философии была ему совершенно не известна...Изругав с безвкусными шуточками „метафизику“, Матвейка затем очень ясно излагал либо логику Милля, либо современные психологические учения, преимущественно английские, т.е. все, что он знал, причем он достигал ясности, систематически пропуская все трудности“ (23). А Н. Котляревский к этому добавлял: „Он не оставлял ни одной сколько–нибудь сложной мысли, не упростив ее до неузнаваемости, и так утрамбовывал для нашей мысли дорогу, что самые хитрые системы с их недосягаемыми вершинами и безднами казались нам совсем гладкой плоскостью. Мы бывали в восторге от этой ясности“ (10).
Реализуя заложенный в эмпирическом подходе принцип „экономии мышления“, достаточно естественно было прийти к теории психофизического параллелизма. В соответствии с этим Троицкий понимал „дух“ как неизвестную (но при этом нематериальную) субстанцию, которая, также как материальные объекты, предстает субъекту лишь в своих явлениях. Но теория психофизического параллелизма не является естественно–научной теорией, она имеет методологический статус: для субъекта познания открыто лишь его собственное сознание, а чужое сознание, также как и материальные объекты, фиксируется лишь как внешнее, или телесное, и, соответственно, „психическое“ или „материальное“ определяются лишь позицией наблюдателя, его обращенностью либо на самого себя, либо на иное. Но Троицкий недостаточно хорошо разобрался в различиях метода и предмета, поэтому при обращении к рассмотрению „основного вопроса философии“ он... несколько запутался и предложил сразу три его решения. С одной стороны, он, совершенно в духе эмпирического подхода, постулировал, что „вещественное и духовное — это два порядка наших внутренних состояний или состояний нашего сознания“. Правда, к этому он добавил ряд признаков, случайных для эмпирицизма: „В одном (порядке внутренних состояний — прим. И.К.) мы видим мир, от нашего духа независимый, а в другом собственные действия своего духа“, при этом „явления духа есть явления самому себе, ... в отличие от материальных явлений, внешних для нашего сознания“ (ср. описание признаков мыслящей и немыслящей субстанции Декарта), и „явления физические постоянно наблюдаются... в формах пространства и времени, явления психические, наоборот, представляются нам только в одной форме преемства времени... Ведь мы не можем себе представить, чтобы мысли человека допускали перемещение, из одной головы в другую, чтобы они могли встречаться друг с другом в пространстве“ (ср. признаки протяженной и непротяженной субстанции Декарта). С другой стороны, Троицкий был вынужден признать, что „ощущения зависят обычно от причин, внешних человеческому духу, от физических причин“. И, наконец, он вдруг заключил, что „позволительно думать, что первоначальная роль деятеля принадлежит скорее духу, что материя играет скорее роль органа“. Это называется начать за здравие, а кончить за упокой, опираясь на методологию эмпиризма, постулируя научную значимость только наблюдаемых явлений, прийти... к метафизике и спиритуализму.
Так или иначе, в лекциях Троицкого по психологии обнаруживается довольно прихотливое сочетание разнообразных подходов к психическому: вопреки эмпирической установке (которая в полном объеме вообще не исполнима) им были введены некоторые теоретические конструкты, противоречащих друг другу („обусловленность духовных процессов материальным“ — „творящая природа духовного“, „закон ассоциации идей“ — „невозможность взаимодействия мыслей“ и пр.). Все это было очень показательно для Троицкого–теоретика, не владевшего ни естественно–научной методологией, ни диалектикой теоретического мышления. Но его статус (а наверно, и его мнение о себе) обязывал заниматься созданием основ психологической науки, что он и делал достаточно обстоятельно. Так появился итоговый труд его жизни, „Наука о духе“, изданный в 1882 г.
В 1880 г. М.М. Троицкий стал деканом историко–филологического факультета (первый срок кончился в 1884 г., второй охватывал период 1889–1891 г.г., третий — 1893–1894 г.г.; с 1895 г. по 1896 г. он был ректором Московского университета). Новые строгости столичных ведомств, начавшиеся в 1880–х годах, во многом перечеркнули реформаторские начинания пореформенного десятилетия и существенно сказались на атмосфере Московского университета. По свидетельству очевидца, теперь „студенческая жизнь, столь шумная в конце 70–х, плелась как–то вяло, в атмосфере ученого маразма... Это было время страхов, подозрений и строгостей“ (10). В 1884 г. был введен новый университетский устав (покончивший с автономией устава 1863 г.), по которому логика и психология были изъяты со всех факультетов, кроме историко–филологического, а философия была редуцирована до истории античной философии (Платон и Аристотель), кафедра же истории философии права была вообще упразднена. Но Троицкого эти обстоятельства, по–видимому, мало затрагивали. Человек по натуре достаточно замкнутый, не очень склонный к дискуссиям, он, в контексте новых своих административных обязанностей, вынужден был достаточно интенсивно общаться с профессорами университета. Отчасти в результате этого общения стало возможным исполнение давнего намерения российских философов создать Философское общество, не осуществившееся в 1879 г. в Петербурге в силу противодействия министра народного просвещения Д.А. Толстого, посчитавшего эту „затею праздной и вовсе не нужной для российского общества“. Но в Москве выждали момент, пока не был назначен новый министр, И.Д. Делянов, и для верности „сменили вывеску“, предложив назвать общество Психологическим. Идея создания Московского психологического общества объединила — под предводительством Троицкого — таких видных профессоров Московского университета, какими были Н.В. Бугаев (математика), Д.Н. Анучин (антропология), А.П. Богданов и С.А. Усов (зоология), Ф.П. Шереметьевский (физиология), А.Я. Кожевников (невропатология), В.А. Легонин (судебная медицина), Н.А. Зверев, М.М. Ковалевский и Г.Е. Колоколов (обществоведение), С.А. Муромцев (юриспруденция), А.И. Чупров (экономика), В.Ф. Миллер (фольклористика), Ф.Ф. Фортунатов и Н.И. Стороженко (языковедение). Они обратились с ходатайством о создании Общества, 15 июля 1884 г. устав Общества был утвержден, а 24 января 1885 г. — день открытия Общества — прошло организационное заседание, на котором был утвержден Совет и выбраны Председатель (Троицкий), Секретарь (Зверев) и Товарищ секретаря (Анучин). Местом для проведения закрытых заседаний было определено Новое здание университета, а для проведения публичных — Старое.
В повседневной работе Общества Троицкий участвовал не очень много. Определенный интерес имеет лишь его доклад „Современное учение о задачах и методах психологии“, прочитанный на заседании Общества 14 марта 1885 г., в котором он очень определенно высказался о первенстве психологии как „естественного центра других наук, определяющего цели для морали и права“ и признал второе место за педагогикой. По его мнению, для успешной разработки психологии необходима интеграция как биологических, так и социальных наук. Между делом он упомянул и о некоторых конкретно–психологических механизмах, которые тогда не были оценены. В частности, он указал, что бессознательные процессы представляют собой „факты слабого и неясного сознания“; что язык является ключом к разгадке всей истории культуры человека. Очень интересны его мысли о рефлексии, об индивидуальных различиях, о роли единства чувств, воли и ума в фактах личности, о мозговых коррелятах психических нарушений, о психологии растений и т.д., но все это не получило развернутого обоснования и развития. На этом же заседании Общества было принято принципиальное решение об издании трудов членов Общества, но вопрос о периодическом издании, которым стали „Вопросы философии и психологии“, был положительно решен лишь 3 декабря 1888 г., когда А.А. Абрикосов, фабрикант и меценат, предложил взять на себя все расходы, связанные с издательством.
Так, среди больших и малых дел, подошел 1899 г., еще раз доказавший, что и хорошо отлаженный государственный механизм не гарантирован от иррациональности бунта. В связи с расправой полиции над студентами 11 февраля началась студенческая забастовка сначала в Петербурге, а затем и почти во всех других учебных заведениях России. Первый подъем выступлений московских студентов пришелся на 15–22 февраля, а второй — на 15–16 марта. Правительство пошло на то, чтобы закрыть Московский университет до 22 марта, слушателей уволить, а самых активных — выслать. Всего было уволено и выслано более 2 тыс. человек, а в ночь с 20 по 21 марта было арестовано и выслано почти 400 человек. И за этими событиями не для многих показалось значительным, что 22 марта скончался Матвей Михайлович Троицкий, заслуженный профессор Московского университета, организатор Московского Психологического Общества, один из „восстановителей преподавания светской философии в российских университетах после разгрома 1850 года“ и автор грандиозных систематизационных трудов по психологии. Похоронен он был на кладбище Донского монастыря.
1. Флоровский Г., Пути русского богословия, Киев, 1991, с. 344.
3. Асмус В.Ф., Борьба философских течений в Московском университете в 70–х г. ХIХ в. // Избранные философские труды., М., 1969.
5. Будилова Е.А., На рубеже двух веков (к 100–летию журнала „Вопросы философии и психологии“) // Психол. журн. Т. 10., 1989, N 5, с.126–137.
1889, N 3, с. 3–41, N 4, с. 116–141.
8. Ивановский В.Н., К характеристике М.М. Троицкого // Вопр. филос. и психол. Кн. 52 (2), 1900, с. 183–214.
10. Колубовский Я.Н., Из литературных воспоминаний // Исторический вестник. 1914, Апрель, с. 134–149.
12. Лосев А.Ф., Страсть к диалектике. М., 1990.
14. Рыбников Н.А., Психология как предмет преподавания (в высшей дореволюционной школе) // Сов. педагогика. 1943, N 4, с. 42–49.
16. Соловьев Вл.С. Три характеристики. М.М. Троицкий — Н.Я. Грот — П.Д. Юркевич // Вестник Европы. 1900, N 1, с. 319–335.
Сер. История. 1994, N 2, с. 26–31.
19. Троицкий М.М., Немецкая психология в текущем столетии. Историко–критическое исследование с предварительным очерком успехов психологии в Англии со времен Бэкона и Локка. М., 1867.
М.М. Троицкого, читанные в 1881/2 академическом году. Б/М. Б/Г.
М.М. Троицкого, читанные в 1882/3 академическом году. Изд. 3.
23. Троицкий М.М., Современное учение о задачах и методах психологии. Речь, произнесенная в первом публичном заседании Психологического общества, состоящего при Имп. Московском Университете, 14 марта 1885, М., 1885.
25. Тур К.Н. Студенческие годы (воспоминания о Варшавском университете) // Русская старина. 1912, Кн. 9, с. 402–442.
27. Черных А.И., К истории Московского психологического общества и журнала „Вопросы философии и психологии“ // Психол. журн. Т. 10, 1989, N 6, с. 140–147.

Кондаков И.М. Матвей Михайлович Троицкий: карьера против таланта // Выдающиеся психологи Москвы. Под ред. В.В. Рубцова, М.Г. Ярошевского. М.: ПИ РАО, МОПК, 1997