Маленький человек лежит в кроватке, ему темно, и никого нет рядом. Он смутно понимает, что рядом кто-то должен быть, но сейчас он один. Это самые страшные часы в его жизни.
В России живет огромное количество детей, которых, в отличие от детей-сирот и детей, оставшихся без родительского попечения, нельзя устроить в приемные семьи,— это так называемые дети без статуса. Почему сиротская система продолжает поглощать новые жизни, несмотря на усилия правительства и некоммерческого сектора по развитию семейного устройства, выясняла Ольга Алленова.
«С февраля по август ребенок лежал в больнице, и никому до него не было дела»
Юлия Верезей — волонтер в детской больнице на севере Москвы. Соня, девочка одиннадцати месяцев, лежит в боксе для отказников в инфекционном отделении. Никаких инфекций у Сони нет, она здорова, но так заведено, что дети, лишившиеся попечения родителей, помещаются на первичное обследование в инфекционное отделение.
— Я хожу в больницу по воскресеньям, вижу Соню раз в неделю, и в какой-то момент поняла, что она лежит там очень долго,— вспоминает Юля.— Сколько именно, я не знала, информацию о детях волонтерам не дают. Но я понимала, что это ненормально. Ребенок в 11 месяцев даже не сидит, только ползает по кроватке. Каждый раз, приходя в больницу, я замечала, что Соня выглядит хуже, стала больше плакать, раскачиваться из стороны в сторону, сосать пальцы. Я знаю, что это признак депривации — когда базовые потребности ребенка не удовлетворяются, и он пытается найти им какую-то эмоциональную замену. Это меня насторожило.
К тому моменту Юлия окончила школу приемных родителей, собрала документы и получила статус кандидата в приемные родители. Этот статус позволил ей то, чего не могут другие волонтеры,— она запросила официальную информацию о Соне.
Сначала она обратилась в органы опеки и попечительства района С., на территории которого расположена больница (названия больницы и органов опеки мы не публикуем в интересах безопасности детей, однако все они указаны в письме волонтеров в департамент социальной защиты населения города Москвы).
— Со мной даже не хотели разговаривать, сказали, что за детей, которые лежат в больнице, этот орган опеки не отвечает,— говорит Юлия.— Тем не менее я попросила предоставить мне контакты того органа опеки, который за Соню отвечает. Было ощущение, что я заставляю этих людей делать работу, которую они делать не должны. После препирательств, покопавшись в каких-то журналах, сотрудники сообщили мне название органа опеки и попечительства района Бибирево, где Соня жила и откуда ее привезли. Именно этот орган опеки отвечает за Соню и должен заниматься ее устройством.
Органы опеки и попечительства, отвечающие за Соню, нарушают закон: ребенок не должен находиться в больнице так долго
Дальнейшее общение с системой, официальные запросы и походы в органы опеки Бибирево дали ответ на вопрос, почему Соня лежит в больнице: ее родители были арестованы февральским днем 2014 года возле метро — в момент ареста Соня была на руках у матери. В тот же день сотрудники Федеральной службы по контролю за оборотом наркотиков (ФСКН) привезли Соню в больницу. С тех пор ее судьбой никто не интересовался.
По словам руководителя благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елены Альшанской, закон разрешает содержать ребенка в больнице столько времени, сколько необходимо для его обследования или лечения — и ни днем больше. «Но Соня не больна, и обследование не может длиться полгода,— говорит Юлия.— Значит, она находится в больнице в нарушение закона».
Юлия обратилась к адвокату Наталье Карагодиной, которая консультирует некоммерческую организацию «Про-мама» и Центр семейного устройства при Марфо-Мариинской обители. Адвокат заявила: «Органы опеки и попечительства, отвечающие за Соню, нарушают закон: ребенок не должен находиться в больнице так долго. В больнице ребенок не получает квалифицированную педагогическую и психологическую помощь, реабилитацию, массаж, девочка не развивается, у нее не возникает привязанности, это разрушительно для ее личности».
С официальным обращением, в котором перечислялись нарушения прав Сони, Юлия снова пришла в органы опеки и попечительства Бибирево. Документ произвел нужное впечатление (автор статьи присутствовала на этой встрече), и Юлии выдали разрешение на посещение ребенка. На вопрос, почему ребенок так долго находится в больнице, сотрудницы органов опеки и попечительства ответили, что у Сони нет свидетельства о рождении — она прописана в Ставропольском крае, и ответ из тамошнего загса идет медленно. Однако уже через неделю после этой встречи сотрудники органов опеки связались с Юлией и сообщили, что посещать Соню она не может: свидетельство о рождении пришло, Соня поступает в дом ребенка, и родственники ее матери планируют оформить опеку над ребенком.
— Получается так, что с февраля по август ребенок лежал в больнице, и никому до него не было дела, а как только я обратилась с официальным запросом, система зашевелилась, и судьбу ребенка тут же определили,— говорит Юлия.— Я не понимаю, почему судьбой детей занимаются люди, которым до детей нет дела. Не понимаю, почему ребенок в свои 11 месяцев несет взрослую ответственность за ошибки своих родителей.
По словам Натальи Карагодиной, официальным опекуном ребенка, оставшегося без попечения родителей, являются органы опеки и попечительства. «Три дня дается органам опеки и попечительства на обследование условий жизни ребенка после его выявления,— говорит Наталья Карагодина.— Уже через три дня, если ребенок признается утратившим родительское попечение, он может быть устроен в семью. Органы опеки обязаны в 30-дневный срок после того, как ребенок выявлен, осуществить его постоянное устройство — в семью или детское учреждение. Еще месяц есть на то, чтобы данные ребенка появились в региональной базе данных детей, оставшихся без попечения родителей, а еще через месяц данные появляются в федеральной базе данных».
Однако юрист оговаривается: эти правила часто не соблюдаются, когда речь заходит о детях «без статуса». Точнее, о детях, которые не признаны лишившимися родительского попечения, несмотря на то что родители по ряду причин не могут с ними жить.
«Это не услуга, а наказание детей»
Воскресная смена волонтера Юлии начинается в 15 часов и заканчивается в девятом часу вечера. С утра до обеда приходит другая смена. За один только день Соня видит как минимум двух разных волонтеров. Если учесть, что в течение следующих шести дней в больнице сменяется еще 12 волонтерских групп и примерно 10 медсестер и врачей, то понятно, что за неделю Соня видит лица около 30 разных человек. И ни один из них не является для нее близким взрослым. Соня необыкновенно дружелюбна: она радостно улыбается при виде любого взрослого человека и пытается привлечь его внимание. Такая неразборчивость в младенчестве приводит впоследствии к серьезным проблемам в отношениях с другими людьми. Кроме того, у ребенка, лишенного контакта с близким взрослым, нет желания развиваться. В свои 11 месяцев Соня не сидит и не встает на ноги, может быть, именно потому, что у нее нет близкого взрослого, реакция которого была бы для ребенка важным стимулом.
Елена Альшанская утверждает, что жизнь Сони в больнице — результат чиновничьего равнодушия. «Если ребенок остался без фактического попечения родителей, этого уже достаточно для того, чтобы оформить его в семью опекунов или, как у нас принято, в детский дом либо дом ребенка. Никакой реальной причины для задержки таких детей в больницах нет. Просто кому-то из чиновников лень встать и обменяться бумажками. Именно по таким исключительно субъективным причинам дети находятся в больницах так долго». По мнению специалиста по семейному устройству, даже медицинское обследование ребенка, оставшегося без родительской опеки, можно делать амбулаторно, «не маринуя ребенка в больнице». Но это требует определенных усилий. «Гораздо проще запихнуть ребенка в больницу и не думать о нем»,— говорит Альшанская.
Причин для задержки таких детей в больницах нет. Просто кому-то из чиновников лень встать и обменяться бумажками
В инфекционном отделении детской больницы, которое стало своеобразным перевалочным пунктом для детей на их пути к детскому дому, свои особенности. Здесь с детьми не разрешают гулять. И это понятно: больница предназначена для того, чтобы лечить больных детей. Структура инфекционного отделения предполагает разделение на строго изолированные боксы, потому что в отделении могут находиться дети с корью, ветрянкой, гриппом и так далее. Так что больница выполняет свой распорядок, не нарушая никаких законов. Закон нарушают органы опеки и попечительства. Потому что с их легкой руки одиннадцатимесячная Соня больше половины своей маленькой жизни провела в больничной кроватке, за высокой решеткой, не видя неба, птиц, облаков, деревьев, травы.
Вместе с Соней в боксе много дней провела Даша — ей год и два месяца. По предварительной информации, Дашу забрали у мамы, страдающей алкоголизмом. Однако выяснить что-либо о судьбе ребенка волонтерам также не удалось. «Я обратилась в органы опеки и попечительства, расположенные в том же районе, что и больница,— говорит Юлия Верезей.— И мне дали такой же ответ, как и по поводу Сони: «Даша из другого района, за нее отвечает другой орган опеки, а какой именно — сказать не можем». Я спрашиваю, а как я, кандидат в приемные родители, узнаю о том, где мне искать информацию о ребенке? Мне отвечают: «Не можем вам ничего сказать». То есть все делается для того, чтобы кандидат в приемные родители опустил руки и ушел. У меня за месяцы общения с органами опеки и попечительства разных районов Москвы сложилось четкое убеждение в том, что они не хотят заниматься семейным устройством детей, а от кандидатов в приемные родители желают поскорее избавиться. Я не знаю, почему так происходит, но теперь не удивляюсь, почему так много детей по-прежнему остается в сиротской системе. Их оттуда просто невозможно вытащить».
Даша поступила в инфекционное отделение в марте, и только в середине августа ее перевели в дом ребенка. Она провела в больничном боксе пять месяцев.
Здесь же с 20 марта лежит трехлетний Рома. У Ромы есть любимый волонтер Надя, которая играет с ним в разные игры. Надя проводит здесь весь воскресный день, и Рома ее с нетерпением ждет. Если Нади нет, Рома начинает скандалить — снимает с себя всю одежду и кричит. В том, что Рома живет в больнице, нет вины больницы — медицинское обследование ребенка не занимает много времени. Если органы опеки и попечительства дадут ребенку путевку в 
детское учреждение, он покинет больницу в течение недели. Но такую путевку Роме почему-то не дают.
Не дают ее и семимесячному Денису, который живет в больнице более пяти месяцев. Его историю выясняла волонтер, которая пыталась оформить над ребенком опеку и «вытащить» его из больницы. В органах опеки и попечительства района Ново-Переделкино, откуда Денис поступил в больницу, сообщили, что у Дениса есть мама. Она — инвалид детства, у нее ДЦП. Мужчина, с которым она жила, принес Дениса в полицейский участок, сообщив, что ребенок ему не нужен. Полиция привезла Дениса в больницу. Вскоре мама Дениса написала в органы опеки заявление о том, что ей тяжело воспитывать ребенка и она просит поместить его на два года в дом ребенка в связи с трудной жизненной ситуацией. Как найти маму, органы опеки тоже не знают, она прописана в другом районе.
«В законодательстве написано, что родитель может написать заявление и оставить ребенка в любом сиротском учреждении,— поясняет Елена Альшанская.— И государство предоставляет ему такую услугу. Дети могут жить там годами, а каждые полгода мама продлевает свое заявление». По словам Елены Альшанской, такие дети, по сути, являются сиротами, только без статуса — юридически они не лишены родительского попечения. «Это система услуг с чудовищными последствиями для детей, особенно для маленьких,— говорит специалист.— Маленький ребенок не просто зависит от взрослого — это вопрос выживания. И именно поэтому ему так важно чувствовать тепло, заботу конкретного взрослого, к которому он привыкает и которого узнает. Если этого нет, ребенок находится в постоянной тревоге, он инстинктивно боится не выжить. И это дает тяжелые последствия: дети медленнее развиваются, чаще болеют, а если у ребенка какая-то небольшая проблема со здоровьем, она в итоге перерастает в серьезную проблему. Это на самом деле не услуга, а наказание детей».
Когда интересы ребенка и интересы родителя вступают в противоречие друг с другом, государство берет сторону родителя
Поскольку государство рассматривает размещение ребенка в сиротском учреждении по заявлению от родителя как услугу, то предоставляется эта услуга в порядке очереди. Возможно, причина задержки Дениса в больнице кроется именно в этом: он ждет своей очереди в дом ребенка. Ждет в больничном боксе, в полной изоляции. В то же время есть волонтер с многолетним опытом приемного родителя, которая готова взять Дениса под опеку, до того момента, пока мама Дениса решит свои проблемы. Если же мама не захочет забрать ребенка и через два года, волонтер готова его усыновить. Но для установления опеки над Денисом нужно согласие его мамы. А как найти маму — в органах опеки не знают.
Елена Альшанская поясняет: дети, попавшие в сиротские учреждения в результате оказания государственной «услуги» их родителям, не признаются утратившими родительское попечение. А значит, их нельзя устроить в семью — даже под временную опеку — без согласия родителей. Они остаются «родительскими». Родители же зачастую боятся, что, отдав ребенка в замещающую семью, потеряют его. И не соглашаются. Итог бывает плачевным: родители свои проблемы так и не решили, ребенок потерял годы и остался в сиротском учреждении навсегда.
Адвокат Наталья Карагодина говорит, что с правовой точки зрения достаточно признать такого ребенка лишившимся родительского попечения — и можно устроить его в замещающую семью, не лишая при этом его родителей прав и оставляя им возможность вернуть ребенка. «Когда Россия ратифицировала Конвенцию о правах ребенка, она заявила о приоритете семейного устройства ребенка, лишившегося попечения родителей,— говорит Карагодина.— Но в нашем обществе этот приоритет только декларация. Когда интересы ребенка и интересы родителя вступают в противоречие друг с другом, государство берет сторону родителя, защищая его интересы. Если мама требует услугу и просит поместить ребенка в сиротское учреждение, во внимание берутся ее интересы. А интересы ребенка, который должен жить в семье, получать необходимые для его развития внимание и заботу, не учитываются».
По словам адвоката, лишение родительских прав рассматривается властями как крайняя мера, поэтому родителям дается возможность исправиться, наладить жизнь. «И это правильно, у человека всегда должен быть шанс начать новую жизнь. Но пока родитель налаживает жизнь, ребенок живет в сиротском учреждении. Выходит, государство дает возможность родителям исправиться в ущерб интересам ребенка».
Максимальный срок пребывания «родительского» ребенка в сиротском учреждении законодательно не определен, говорит Карагодина: «У нас есть только положение 1996 года о детских образовательных учреждениях, где указано, что дети могут находиться в учреждении по заявлению родителей в течение одного года. Это дети одиноких родителей или родителей, попавших в трудную жизненную ситуацию. Но этот закон не работает. Практика такова, что родители просят продлить «услугу» снова и снова, и дети, попав в учреждение однажды, живут там до 18 лет».
Если ребенок проводит в сиротской системе первые годы своей жизни, потом его очень сложно научить жить в семье. Психологи говорят, что самые важные в жизни ребенка первые годы его жизни и что детдомовская депривация в этом возрасте наносит самый тяжелый удар по личности ребенка. Если семимесячного Дениса устроить в приемную семью сегодня, он скоро догонит в развитии сверстников и будет жить как любой другой семейный ребенок. Если же он останется на два года в сиротском учреждении, он получит отставание в развитии, разрушение привязанности, а в дальнейшем сложности в выстраивании контакта с близкими людьми.
По мнению специалистов, предотвратить увеличение количества социальных сирот можно только комплексно. С семьей ребенка, попавшей в трудную жизненную ситуацию, должны работать социальные службы, которые своей главной задачей будут видеть сохранение ребенка в семье. «Нужен доступный и широкий спектр услуг — от бесплатного детского сада и досуговых учреждений до социального жилья,— говорит Альшанская.— Нужно создать повсюду доступные условия для того, чтобы растить любого ребенка, здорового или больного, одного или пятерых, для любой мамы, в том числе мамы-одиночки. А если речь идет о тяжелой жизненной ситуации, должны подключаться социальные службы. К семье должен быть прикреплен специалист, который помогает решить ее реальные проблемы. Не мама должна бегать по учреждениям за справками, а специалист должен привлекать разные службы». Наталья Карагодина согласна с Альшанской: «Я знаю, что многих родителей можно научить общаться с детьми и ухаживать за ними. Для этого нужно социальное сопровождение, категорически не нужно забирать ребенка от такой мамы, не попытавшись ей помочь. Однако в первую очередь необходимо учитывать интересы не мамы, а ребенка. Ребенок не должен жить в сиротском учреждении».
В новом Семейном кодексе прописаны услуги для семей, попавших в сложную жизненную ситуацию, однако к нему не приняты пока подзаконные акты, которые объясняли бы механизм получения помощи и определяли, какую ситуацию можно считать трудной и какие категории граждан имеют право на социальную помощь. Сегодня мама Дениса не может получить необходимое ей социальное сопровождение и жить вместе с ребенком, а Денис не может быть устроен в приемную семью, потому что он не признан лишившимся родительского попечения. Когда законодательство «утрясут», Денис уже вырастет, и помогать ему будет поздно.
«Жизнь ребенка не должна зависеть от процедуры лишения прав его родителя»
«Они не знают, как выглядят собака и кошка,— говорит волонтер Людмила Милованова.— Они не смотрят на небо, когда их спрашивают: «А где птички?» Они просто внимательно смотрят на вас — как будто удивляются тому, что кто-то с ними разговаривает. А если детей в отделении немного и вы приходите в один и тот же бокс каждое воскресенье, они вскоре начинают вас узнавать. И плачут, когда вы уходите».
Раньше волонтеры думали, что если ребенок плачет, значит, он чем-то расстроен. А если он лежит тихо и смотрит в потолок, значит, у него все хорошо. А потом они поняли, что все ровно наоборот. Молчание — реакция на равнодушие окружающего мира. Брошенные, «изъятые» или сданные сиротской системе «на хранение» дети уже через пару недель своей новой, одинокой, жизни перестают плакать — они знают, что это бесполезно и что к ним никто не подойдет. Если ребенок плачет — он пытается привлечь ваше внимание. Ему не все равно. Он проявляет эмоцию. И эту эмоцию необходимо удовлетворить. Взять ребенка на руки. Поиграть с ним. Поговорить. В таком контакте дети открывают для себя окружающий мир. У Сони, Дениса, Даши такой контакт есть благодаря волонтерам. Но это эпизодическое общение с миром. Волонтер уйдет, а Соня останется ждать следующего, который придет не ко всем, а именно к ней. Ребенок каким-то особым чутьем знает, что пришли к нему. Психологи говорят, что развитие и дальнейшая жизнь ребенка зависят от того, есть ли рядом с ним близкий взрослый в первые полтора года его жизни (см. интервью на стр. 26).
Юлия Верезей научила Соню «ладушкам», и теперь, как только взрослый заходит в бокс, Соня хлопает в ладоши, желая заслужить похвалу.
— Она меня узнает, и у меня сердце обливается кровью, когда я думаю о том, что вот сейчас, вечером, я уйду, а она останется одна в своей кроватке и будет пытаться уснуть, раскачиваясь из стороны в сторону, потому что некому ее покачать и спеть ей песню,— говорит Юлия.
Ночь в больнице — это время большого одиночества. Маленький человек лежит в кроватке, ему темно, и никого нет рядом. Он смутно понимает, что рядом кто-то должен быть, но сейчас он один. Это самые страшные часы в его жизни.
Очень важно устраивать в семью всех детей, оставшихся без родительского попечения, и детей «без статуса» тоже
«Ребенок уже в две недели знает, что его оставили,— говорит Наталья Карагодина.— Он находится в тяжелой депрессии, и это приводит к задержке психомоторного развития, а впоследствии и более тяжелым нарушениям. Поэтому очень важно устраивать в семью всех детей, оставшихся без родительского попечения, и, конечно, детей «без статуса» тоже. Сегодня мы жалеем «непутевых» родителей, но забываем о приоритетности интересов ребенка и его праве на семью. Если мама сидит в тюрьме и выйдет оттуда через семь лет, ребенок не должен ждать ее эти семь лет в детском доме или больнице. Он должен жить в приемной семье. Если мама асоциальная, не может воспитывать ребенка и живет на Курском вокзале, ребенок не должен ждать в детском доме, пока мама социализируется. Он должен жить в приемной семье, даже если мама не лишена прав. Если мама не может воспитывать ребенка и ей дали время на исправление — ребенок не должен ждать, пока мама учится. Он либо должен жить с мамой при условии социального сопровождения этой семьи органами опеки и попечительства, либо — в приемной семье. Но не в больнице и не в детском доме. Жизнь ребенка не должна зависеть от процедуры лишения прав его родителя. У ребенка всегда, в любом случае, должна быть семья, контакт, привязанность. В некоторых случаях для этого нужны патронатные, профессиональные семьи».
Когда этот номер готовился к печати, Соня, Рома и Денис по-прежнему оставались в больнице.
Мы понимаем, что, публикуя информацию о «больничных детях», можем создать проблемы в отношениях между администрациями больниц и волонтерскими движениями. Тем не менее мы надеемся, что попытка защитить права детей, лишенных на многие месяцы нормальной жизни, не отразится на дальнейшей работе волонтеров в отделениях для детей-сирот, где их помощь всегда очень нужна.
В июне во время интервью с вице-премьером РФ по социальным вопросам Ольгой Голодец я спросила, почему дети, оставшиеся без родителей, находятся в больницах месяцами. Вице-премьер ответила, что, если пребывание ребенка в медицинском учреждении неоправданно, волонтеры должны об этом рассказывать, это их обязанность.
Отталкиваясь от этих слов, мы написали подробное письмо, указав свои контакты, с именами и фамилиями детей, живущих в больнице длительное время, а также названия больниц и органов опеки и попечительства, с которыми связывались,— и передали его в департамент социальной защиты города Москвы. Но мы убеждены, что описанная в этой статье ситуация не только результат плохой работы отдельно взятых органов опеки и попечительства. Это системные ошибки, исправить которые можно только законодательным путем.
Ольга Алленова
Instagram: @alexandr__zubarev