Мёртвый февраль

— Прекрасно! — сказал Леха и вышел из избушки на улицу…
Стояли февральские морозы, холодной зимы тысяча девятьсот сорок восьмого. Избушка лесника Михалыча, откуда только что вышел Леха, стояла посреди огромного заснеженного таежного леса, она состояла всего лишь из двух секций, разделенных огромной белой печкой: в первой спал Михалыч и его внучка Аня, а во второй просто находился склад и кухня. Леха вдохнул в себя воздуха и закашлялся, от сдавливающего грудь холода. Он нацепил лыжи, закинул старую винтовку на плечо и пошагал по уже протоптанной лыжне в деревню. Приближался вечер. Нужно было дойти до поселения засветло, а иначе не останется никаких шансов выжить посреди этого ужасного зимнего леса. До селенья было около семи километров. «Всего семь!» — сказал Леха себе, — «семь…и почему именно меня выбрали оповестить этого старого хрена-лесника о зеках, сбежавших с зоны? Отказались от тяжелых работ по укладке железной дороги и смылись при первом же удобном случае…» — как бы оправдывался он, — «а ему-то, старому, не один хрен, смылись они или нет, да вообще-то он так и сказал: „мне все равно, что они тут, что их нет тут…“ Да они бы и не забрались бы в эти края сами, отсюда до зоны больше двадцати километров… Им легче будет дойти до Сосновки чем сюда…» Он прошел уже полпути, когда, сквозь сдавливающий грудь мороз, послышался истошный вой. «Волки… Только бы не нашли…» Леха прислонился к огромной сосне, и выставил перед собой трехлинейку, он прищурился пытаясь разобрать сквозь пар и стволы деревьев волков, но их было не видать, лишь слышался жалобный душераздирающий вой… Темнело: голубое небо начало тускнеть, а белые перистые облака, высоко плывущие над землей, уже приобрели свойственный им вечером розовый оттенок, солнца не было видно из-под огромных заснеженных крон деревьев. Леха ускорил ход, думая лишь о том, как бы побыстрее добраться до селенья. Минут через пятнадцать он за что-то зацепился лыжами и упал лицом в снег. «Вот, черт…» — поднимаясь, сказал он. Леха отряхнулся и стал смотреть, что послужило причиной падения: огромная ветка угрожающе торчала из-под снега, она, скорее всего, была частью поваленного дерева. Когда, Леха падал, он зацепился за что-то щекой, и содрал кожу… Щека невыносимо ныла от боли… Леха, кое-как восстановив равновесие на лыжне, пошел дальше. Через полчаса стало совсем темно и уже было не различить очертания деревьев. Леха попытался найти спички в кармане тулупа, но безрезультатно: наверное, выронил, когда упал… Он, выкопал небольшую ямку возле сосны, сел в нее положил рядом винтовку натянул тулуп побольше и принялся думать: «Надо было вообще не ходить к леснику… Как же холодно, Господи! Если Ты есть сделай так чтобы я оказался дома, дома… Нет ты не волшебник, Господи, но прошу тебя сделай хотя бы это… Дома хорошо, там тепло… Михалыч, лесник, даже чаю не предложил…» Он собрался с силами встал и двинулся в неизвестном ему направлении, сидеть было невыносимо холодно… Леха шел неживой и немертвый, от холода он постепенно засыпал… «Поезд где ты, поезд, до поселка, поезд… Мороженное кому свежее мороженное… А почем оно у вас? Десять копеек… Что? Так дорого… О, Господи, холод… А вам чего мужчина, мужчина вы куда, вернитесь, вы забыли свою расческу… Расческа, волосы, где вы волосы, куда вы ушли почему вы на окне, на калитке, на кровати… Смешной вы человек, Алексей… Да не могло того быть чтобы бульдозер с Урала не проехал эту хренову колдобину, Васек залезь в кабину и не выпендривайся, а то мигом председателю настучу… Петухи? Где они, почему они кукарекают? Кто им разрешил?.. Мама, я хочу спать, спать, прочитай мне книжку, да вон ту синюю, да нет…да вот… Танк где он танк, где он, куда он уехал… Зачем? Вчера, не верю, не единому слову не верю… Люся, не плачь я вернусь скоро, не плачь, куда ты… Когда… Единственное что я могу сказать вам это: не хочу, могу, понимаю… Что ты понимаешь… А вон дерево, дерево, нет ложись!!! Там какая-то гадость, лежать, мать вашу… Холодно, черт, холодно, выпей чаю, а это ты подлая тварь… Нет… Да? Привет, друган, ты, что тут спишь? Я не сплю…не сплю, я ледокол я тут живу, ночую, существую, хочу лед, лед… Где ваш проездной, гражданин? Секундочку. Вчера? Что? Нет я там не был… Нет говорю же вам и трупов не было, не было там, это противопехотная рванула, да…так точно… В Москве полдень… Жизнь — она необратима словно пуля пущенная из пистолета, ее нельзя изменить, нельзя изменить ее траекторию, это ваш выбор, да-да траектория пули, как вашей жизни, это ваш выбор, вы в праве ее выбрать… Позвольте не согласиться… А я остаюся с тобою… а теперь коротко о погоде… Где ты? Где я? Кто я? Почему я? Леша, слишком много вопросов… родная на веки страна… холод? Что это, я не понимаю вас, фрау? Патефон, выключи его… Выключи… и Африка мне не нужна, кто здесь, кто? Где же этот галстук? Этажом ниже, или выше, нет ниже, да там отбойный молоток… Доложи как прибудешь в штаб… Ты боишься ее, только честно сколько ей? Кто там? А это ты заходи, заходи… Чай… Троллейбусы не ходят водители бастуют… А война, как же она? Следующая остановка „Покровские ворота“, осторожно: двери закрываются! Нет… Постой, жми вот этот рычаг, да нет вот же он с красной ручкой… Ну вы батенька не правы, не правы… Хорошо посидели ждем вестей из прошлого… Прошлое это мгновение будущего… Нет это не так будущее это мгновение завтра… Нет это тоже не то… Плохо мне… О, Господи тут есть магазин… Да? Водку будешь? Нет спасибо, я и так блевал всю ночь… Ну что же ты? А на гитаре можешь? Нет… Я опять один, один среди этого кошмара… Холодно, очень холодно…» Вдалеке заблестели огоньки поселка, но Леха не увидел их он уже бездыханный лежал лицом в снегу.

Через два дня, пацаны, вышедшие из Сосновки на охоту в лес, обнаружили молодого мужчину, превратившегося в кусок льда. Его лицо уже не излучало той жизненной энергии, оставшейся в прошлом… Это был Леха… Его похоронили на следующий день, на сельском кладбище, закопали в деревянном сосновом гробу… Поставили фанерную пирамиду с выкрашенной в красный цвет звездой в его ноги, холодные ноги… Еще один из этапов в жизни завершился… Многим жаль, а им не очень… Им воющим по ночам в глухом таежном лесу, в мертвом лесу, заснеженном лесу… Лишь изредка освещаемого ярким прожектором, с вышки наблюдательного поста, в надежде найти нескольких пропавших зимой зеков… Сурово? А главное холодно, как во всей жизни любого смертного… Смертного перед стихией, оскверненной человеческим существованием… Он жил… Он умер? Нет, не умер, он до сих пор приходит к далекой сибирской деревушке и гнусаво воет не от тоски и не от одиночества? А от голода, человеческого голода жизни, которой мало любому из нас, когда нам скажут, что мы умрем, мы умрем, умрем, рано или поздно, это правда, неновая и нестарая, правда. Правда, жизни, голода жизни…

До свиданья, друг мой, до свиданья.
Милый мой, ты у меня в груди.
Предназначенное расставанье
Обещает встречу впереди.

До свиданья, друг мой, без руки, без слова,
Не грусти и не печаль бровей,-
В этой жизни умирать не ново,
Но и жить, конечно, не новей.
Есенин С.

* * *

Михалыч подошел к покосившейся на бок избушке, приоткрыл дверь, занеся при этом морозный свежий дух. Аня сидела, за маленьким столиком и что-то вязала, для старой тряпичной куклы. Она была внучкой Михалыча, Аня рано лишилась обоих родителей и единственным родственником остался старый дед-лесник. Ей было около восьми лет, худенькая и немного робкая на вид девочка, которая всю свою сознательную жизнь провела здесь среди могучих северных деревьев, обладала огромной жизненной энергией. Она не умела ни писать, ни читать, за то хорошо вела дела по дому, посильно помогая своему дедушке.

Михалыч даже не взглянул на нее, скинул старый тяжелый тулуп и шапку и подошел к печке, с минуту он стоял, грея закоченевшие руки и думая о происшедшем… Тишину нарушила Аня:
— Деда, а чего ты уходил?
— Дела были в поселке… — пробурчал он.
— Это, наверное, из-за, того дядьки приходившего три дня назад?
— Это не твое дело…
— А я знаю что он умер, замерзнув на холоде, — продолжала Аня — ты его даже не напоил чаем, не оставил у нас поспать…
— Замолчи! Не доросла еще, сопля, чтобы учить меня что делать, а чего нет, — взревел Михалыч, — он сам ушел, ему надо было…
Михалыч повернулся к синеющему окну и задумался, через пять минут он повернулся к Ане и спросил:
— А ты откуда знаешь, что он умер, кто-нибудь заходил?
— Да, нет, деда, волки сказали, тот дядька был в их стае… — ответила Аня, теревшая большим пальцем ладонь.
— Ну, да волки тебе сказали, — ехидно заулыбался Михалыч, — кто приходил, лучше скажи…
— Я же говорю, деда, это волки приходили…
— Иди спать, быстро! — закричал Михалыч.
На этом их разговор и прекратился. Прошло больше двух часов, но Михалыч так и не отходил от окошка, вглядываясь сквозь него в зимнюю ночь… Какое-то странное чувство не давало ему покоя, какая-то маята, почти физическое недомогание чувствовалось в душе… Простояв так еще с полчаса, Михалыч подошел к столу и присел на огромный кедровый табурет. Он посмотрел на маленькую кроватку внучки стоящую в темном углу: Аня спала. «А может и в правду волки сказали… Хм…» Михалыч положил руки и голову на стол и сам не заметил как заснул…
Было утро, Аня уже встала и начала подкладывать дрова в затухшую печь. Михалыч, открыл глаза и поднял голову. Он сидел за столом. Он поднялся, оправился и подошел к внучке, посмотрев на нее, пытаясь вспомнить, что же он хотел спросить, он пошел дальше и возле двери сказал:
— Я пошел в поселок, у меня дела, приду к вечеру.
Михалыч накинул свой тулуп и надел шапку, пока он доставал из-за пазухи рукавицы, Аня спросила:
— Ты же ничего не ел? Дать тебе хлеба?
— Не надо, а вообще давай… — ответил старик, снимая с гвоздя старую двустволку.

Аня подошла, к деду и протянула краюху черного хлеба. Дед взял ее и засунул во внешний нагрудный карман своего тулупа, так что большая часть оказалась наружи. Затем он вышел, нацепил лыжи и пошел в сторону от избушки. Он шел и думал:"Надо бы найти волков… Поговорить бы с ними… Господи, что это я такое придумал? Они же волки… Они же не разговаривают…" Михалыч знал каждый холмик, каждую тропинку своего кордона, потому он знал, где могут быть волки. Он шел в сторону зоны, именно там, как он посчитал, должны быть волки.

Михалыч шел уже около трех часов, когда сзади послышалось неровное дыхание. Старик развернулся и увидел волков, одного тощего, серого, он бежал впереди, и другого огромного белого, с диким оскалом убийцы, с глазами, почему-то показавшимися знакомыми Михалычу. Он вскинул ружье и выстрелил дуплетом, первый волк сразу свалился на бок, отлетев на два метра назад, другой, умело, увернувшись, от дроби, изготовился к длинному прыжку на человека… Старик решил принять противника на спину. Он повернулся и упал в снег, приготовившись к сильному удару сзади. Через секунду он почувствовал как что-то огромное упало на него и зарычало, Михалыч был не в силах сопротивляться… Волк был слишком большим, он принялся грызть его тулуп, пытаясь добраться до тела, он жадно кусал его, рвал когтями и так бы все и закончилось, если бы где-то далеко не послышалась длинная автоматная очередь… Волк отпрыгнул, ощерился и затрусил в лес…

Старик попытался встать, но безрезультатно, ему понадобилось еще пятнадцать минут, чтобы встать на лыжи, кое-как передвигая которыми он побрел в сторону раздававшейся очереди. Михалыч, дошел до лагеря, где его подобрали местные охранники и отправили в лазарет к врачу. Врач сказал, что тот потерял слишком много крови от тяжелых, рваных ран. Так он пролежал два дня, пока не приехал гусеничный тягач, на котором его отвезли в райцентр, в больницу. Больше его никто и никогда не видел, говорят, что он умер по дороге, в тягаче, и его скинули в кювет, перепутав с очередным зеком, где находилось заледенелое болото, чтобы не мучить себя лишней перевозкой… Может это и неправда, а лишь очередные слухи, распространенные, везде лезущими бабками. А что же с внучкой лесника? Ее отправили в интернат областного города, где она выросла, для того чтобы войти в большую самостоятельную жизнь… Возможно она забудет своего деда, забудет эти могучие сибирские сосны, эту покосившуюся избушку с замшелой крышей, забудет летние белые ночи, и кроткие зимние дни, возможно, даже, забудет и о волках, которые сказали ей о смерти Лехи, далеким мертвым февралем сорок восьмого года…

А в лесу, с ружьем наготове, можно до сих пор встретить старика-лесника, в тяжелом старом тулупе, из наружного кармана которого виднеется краюха черного хлеба… Он ищет большого белого волка, который каждую ночь приходит к окраине северного поселка, грустно воя, для своей матери, стоящей у окна, всматриваясь в черные очертания могучей сибирской тайги…

— www.braincoma.ru/creative/08/deadfebruary

Instagram: @alexandr__zubarev