Жертвуя личной жизнью ради других, необходимо помнить, что однажды захочется получить компенсацию
Я встречала ее по дороге на работу, на переходе Краснопутиловской улицы. В те дни, в которые у меня был утренний прием, у нас явно совпадало расписание. Когда люди годами ходят по одному и тому же маршруту, они часто, не будучи лично знакомыми, запоминают и узнают друг друга. Одни и те же мужчины заводят машины или торопливо шагают по дорожке к метро. Одни и те же сонные мамы тащат в садик капризничающих детей. Потом эти же дети, щебеча эмоционально и нечленораздельно, как воробьи в кусте, бегут в школу. Потом ходят солидно. И вот уже, возвращаясь после приема, я вижу, как недавние мамы, превратившись в любящих бабушек, выгуливают в песочнице разноцветные неуклюжие фигурки в комбинезончиках. Наверняка многие из них тоже узнаю?т меня. Как говорится, «примелькались».
Но здесь было другое. Ее невозможно было не заметить. Она носила широкое зеленое пальто с пелериной. У нее были рассыпанные по плечам золотисто-рыжие кудри, которые она только в самые трескучие морозы (каковые у нас, в городе, как ни крути, приморском, бывают нечасто) прикрывала небольшой шапочкой. При этом никто не назвал бы ее красивой: нос слишком широкий и какой-то приплюснутый, большой рот в яркой помаде, широко расставленные рыжие глаза… Но запоминалась-то она не вышеперечисленным.
Она выходила из затененного деревьями прогала между хрущевок и как будто летела к дороге. Зеленое пальто, пелерина и кудри летели вслед за ней. Ее глаза сияли золотым светом. Она не видела никого и ничего, кроме него. Он всегда ждал ее за переходом, припарковавшись к тротуару. Машина у него была длинная и черная, а в марках я не разбираюсь. Когда она оказывалась на островке безопасности, он выходил из машины. Он тоже обычно носил пальто, длинное, светло-серое, и вот он-то был красив, такой немного киношной мужской красотой: высокие скулы, прямой нос, седые виски… Он был очевидно старше нее, он старомодно-картинно обходил свою длинную машину и распахивал для нее дверь. Они не обнимались и не целовались при встрече, как нынче принято (если бы они это делали, я, несомненно, была бы разочарована), но, господи, боже ж ты мой, как он на нее смотрел! В этом взгляде было все: восхищение, объятие, обладание, торжество и трагическая невозможность одновременно. А она просто сияла и любила — спутать это нельзя было ни с чем. Ее взгляд ласкал каждую пуговицу на его пальто (иногда она позволяла себе дотронуться кончиками пальцев до обшлага) и каждую морщинку на его лице. Он медленно снимал с нее перчатку и целовал ей руку. Что они говорили друг другу, я, разумеется, не слышала, но как же мне хотелось хоть раз подслушать! Потом она садилась в машину, дверь захлопывалась, и они уезжали.
За долгие годы нашего странного знакомства я придумала про них с десяток историй, одна другой краше и трагичнее. Обычно в этих историях он был несчастливо, но почему-то неостановимо женат, иногда он был агентом иностранной разведки и не имел права жениться в стране внедрения, иногда она была смертельно больна… В целом ничто не мешало моей фантазии работать в полную силу.
А потом они исчезли. Все когда-нибудь кончается, подумала я, и обычно, увы, кончается плохо. Но все-таки напоследок я, в благодарность за многолетний утренний позитив, придумала их истории счастливый конец: они наконец-то смогли пожениться и уехали куда-нибудь далеко-далеко, где закаты над морем и красное вино в высоком бокале под растрепанными пальмами.
И забыла о них.
Прошло около двух лет. Однажды в дверь моего кабинета постучали. Я открыла — в коридоре было светло, отблеск лампы пробежал по коротко подстриженным кудрям, удивленно взлетели брови, изогнулся большой рот в чрезмерно яркой помаде…
— Это вы?! — мы воскликнули одновременно. Она — с явно неприятным удивлением (шла к незнакомому человеку-специалисту, встретить когда-то «примелькавшегося» не ожидала и не хотела). Я — со сложным чувством: я и хотела, и не хотела знать, как все было на самом деле.
Извиняющиеся улыбки с обеих сторон.
— Я слушаю вас.
У нее трое детей. Девочка ленится готовить уроки, приходится заставлять, все от этого устают, портятся отношения. Старший мальчик порою дерзит, а младшего не оторвать от компьютерной приставки.
Она не привела с собой ни одного из детей и сейчас рассказывает об их проблемах 
равнодушно, без всякой страсти в голосе. Приходила не за тем. Теперь явно ждет, когда я проговорю свои «психологические» советы по заявленным поводам, и уйдет. Это ее выбор, я должна отпустить. Но тут ведь непредсказуемое стечение обстоятельств. Я решилась.
— Вы сейчас говорите о детях так, как будто бы вас это не слишком волнует.
Она заплакала. Я ждала.
Потом она вытерла распухший нос и со своими широко расставленными глазами стала похожа на печального бульдога.
— Они у меня все трое — подростки. У них сложный возраст, я им всем очень нужна сейчас. А я не могу. Ничего не могу им дать. Они меня даже не раздражают, это что-то другое. Какое-то глубинное неприятие, что ли. Я на них редко кричу, почти не наказываю. Недавно дочка мне сказала: мама, ну что я тебе такого сделала? За что ты меня так ненавидишь? Я сразу же пошла и к вам записалась. С этим можно что-нибудь сделать? Да ничего нельзя, я сама знаю, простите… — и она опять заплакала.
— Так было всегда? — спросила я.
— Нет! Конечно, нет!
— Началось где-то два года назад?
— Да… наверное, да…
— Куда делся тот мужчина, который ждал вас каждое утро в длинной черной машине?
Теперь она не заплакала. Ее глаза как-то вдруг оказались сухими, и в глубине их промелькнул помнящийся мне огонек.
Он умер. Сердце. Все произошло внезапно, она узнала, примчалась в больницу, но не успела, его уже увезли в морг.
Они познакомились в музее. Каково? Но все прозаичней, чем я подумала — она работает экскурсоводом.
Он разведен, у него взрослый сын. У нее — благополучная семья, трое детей: пять, семь и десять лет. Дети обожают отца и бабушку (мать отца), которая живет с ними и очень помогает.
Такое у обоих было в первый раз.
— Что же это с нами случилось и что нам теперь делать? — растерянно спросила она у него. Он старше, умнее, он должен знать.
— Я не знаю, — сказал он. — Я счастлив уже тем, что ты есть на свете. В моем возрасте и положении я уже и надеяться не мог на такой подарок от мира. Я все сделаю так, как ты решишь. Если ты скажешь, уйду прямо сейчас. Если захочешь, попробую стать отцом твоим детям. И все промежуточные варианты.
Весь первый год она рвалась как птица в силках. Сто раз решала рассказать все мужу, попросить развода. Потом передумывала. Дети! Забрать с собой? Оставить? Поделить? Им не нужен второй отец, у них все хорошо с первым. Особенно у старшего: они с отцом обожают друг друга, тот называет его Наследник.
Он ждал, не торопил ее ни словом, ни жестом. Через год она решила: нужно вырастить детей — это и долг, и ее желание. Когда старшему исполнится восемнадцать, она поблагодарит мужа за все и уйдет. Младшие будут решать сами: им предложат все варианты, и в том возрасте они уже смогут самостоятельно навещать отца, мать, бабушку — кого захотят в любом сочетании.
Он выслушал ее, поцеловал, кивнул головой: «Будет так, как ты хочешь».
Попросил об уступке: я буду отвозить тебя на работу, видеть каждый день, это возможно?
Она согласилась. Она знала о его проблемах с сердцем, но они оба думали, что у них есть еще время.
— Почему я никогда не встречала вас после его смерти? Вы переехали?
— Нет. Просто на метро быстрее добираться. Я стала выходить из дома на полчаса позже.
Самое странное, что у нее все время были спокойные, ровные и позитивные отношения с мужем. За последние два года они стали, пожалуй, даже еще лучше. Он в ее сознании — пострадавшая сторона, она ему сочувствует и, разумеется, ни в чем не обвиняет. Обвинять в случившемся некого — или уж себя саму — умом она это понимает, но эмоционально крайними почему-то оказались дети. Особенно старшие — мальчик и девочка, которым сейчас семнадцать и четырнадцать.
— Я сломала жизнь себе и любимому человеку, чтобы сохранить для своих детей стабильность мира, остаться хорошей матерью. И в результате я получаюсь не мать, а ехидна…
Если я ей скажу, что это нормальная, можно даже сказать, запрограммированная оборотная сторона любой жертвы, чем ей это поможет?
— Для начала перестаньте себя жалеть, — предложила я. — У вас ничего не отняли. Наоборот, вам было послано. В дополнение, в плюс к вашей обычной многодетно-стандартно-благополучной жизни — это вы можете понять и оценить? Он-то как раз все прекрасно понимал и открыто вам об этом говорил. Ну да, он был умнее вас, но постарайтесь стать достойной хотя бы его памяти — не будьте дурой. Причем оно было послано не только вам: все, все на этом переходе много лет наблюдали, как вы летели к нему в своем зеленом пальто, как он склонялся к вашей руке, и думали о любви. О красивой любви. Не о вас, не о вашем выборе, детях и проблемах, о себе они думали, о своей жизни и о мире, думали хорошо и красиво, и мир в целом от этого становился чуть-чуть лучше. Это-то вы понимаете?
— Кажется, понимаю… — прошептала она. На глазах у нее снова показались слезы. — Мы были вместе шесть лет. Мир становился лучше… То есть дети тут с самого начала вообще ни при чем.
— Ну разумеется! — с облегчением воскликнула я.
Она ушла, шмыгая носом.
Я тут же забыла о ней. Сидела и вспоминала картинку: женщина в зеленом пальто, бегущая через оживленную улицу к ожидающему ее мужчине. Я не знаю, как на самом деле устроен мир, но почему-то уверена: в каких-то его анналах эта картинка сохранилась навечно как один из ресурсов силы, красоты и любви.
Катерина Мурашова
Instagram: @alexandr__zubarev