Голубые огни, розовые пули. Часть 1

Свечи на столе, цветы в вазе, шампанское в ведерке со льдом, два билета в кармане. Два билета до Парижа. В этом году Эйфелева башня засветится множеством голубых огоньков. Миллениум... Особый праздник.

Оралов улыбнулся. Представилась счастливая мордочка Ксюши. Счастье виделось ей башней из голубых огоньков. А в воздухе пахнет цветами и блюзом Патриции Каас.

Ах, сладкая мечта. Неужто все это не сон ?.. Уже сегодня. Этой ночью. Он полетит с Ксюшей в Париж… встречать новый век. Особенно приятно то, что не придется. Есть такое волшебное слово «не придется».

Не придется жить в гостинице. Оралов ненавидел гостиницы, а дешевые мотели возвращали к жизни его зарубцевавшуюся язву. Но жить там не придется. Они остановятся у Багрицкого. Писатель, друг детства, который вот уже много лет живет во Франции. Как полезно иметь друзей… известных писателей.

Оралов снова улыбнулся. Не придется изнывать в холодных простынях и неуютных комнатах гостиницы. Изнывать, мучаясь мыслью о возвращении в свою бедную неубранную квартиру, где простыни холоднее гостиничных. Не придется не только не думать о возвращении в свой маленький рай… Не придется возвращаться.

Вот, что самое главное. Не придется возвращаться на работу , где все тебя ненавидят и каждый видит во сне твое заявление об уходе. Не придется вновь открывать дверь в эту квартиру, где на стенах жирные пятна вместо освежающих пейзажей и обрывки обоев вместо изящных ламп. Не придется видеть лица соседей. Эти лица постоянно в чем-то упрекают. И ведь знаешь: им нет до тебя дела. Но так привык к пожизненному упреку, что видишь его всюду.

Выпил лишнего – сорокаградусный упрек. Купил новое пальто – уголовно-карательный упрек. Завел любовницу – морально-нравственный упрек. Подрался со старым другом – всеобщее порицание. Ксюша смеется. Ей не понять, что такое «всеобщее порицание». Она даже в комсомол вступить не успела.

- Вот ты упал на улице, два часа пролежал. И хоть бы кто, ну хоть бы что!.. - фыркает она. – Какой упрек, Витя?! Да всем на тебя плевать! Сейчас время такое. Пофигистов.

Оралов понимал, что ее слова ближе к правде, чем его мысли - к истине. Но. Он слишком долго прожил… и проспал в одной постели с упреком. И теперь упрек не хотел его оставлять. Оралов выгонял назойливого сожителя, объясняя, что времена суровых товарищеских судов прошли. И коллектив, в котором ты работаешь, чихать хотел на то, сколько у тебя любовниц , сколько жен и кого из них ты бьешь чаще. Однако упрек отказывался верить в такую небылицу. И не уходил. Продолжал жить с Ораловым, устроившись удобнее прежнего.

Ведь раньше в квартире жили два упрека. Незримый (он остался) и зримый (она ушла). Жена ушла, а приглашать Ксюшу в комнату с пятнами вместо картин Оралов не осмеливался. В итоге, хозяйство вел упрек. Вел по-хозяйски. Спал на половине жены, ел на половине Оралова. Раскидывал по полу исписанные бумажки, по креслам - одежду, по углам – пыль, по ванной – белье. И вообще. Вел себя просто вызывающе.

Но сегодня настал последний час этого наглеца. Он погибнет в одиночестве и будет похоронен под пылью. Здесь осталась только пыль. Вся мебель уже продана. Кроме стола и двух старых стульев, которые все равно никто бы не купил. Выпить шампанское, подарить подсвечники и вазу соседке (в благодарность за ведерко льда), кинуть цветы на могилку упрека и!..
Париж.

Господи! Столько лет Оралов грезил этим городом. И вот. Свершилось. Новая работа, старый друг, любимая женщина. Ксюша так обрадовалась! …Она уезжала из Москвы только один раз. На Азовское море . Море оказалось грязным и мелким. Ксюша расстроилась. Она ждала этого грязного и мелкого, как глубокого и чистого, а оказалось... Оказалось лучше ничего не ждать. Вот Оралова Ксюша не ждала, и он пришел. Теперь он увезет ее в Париж. И они будут счастливы.

Оралов распахнул дверь и вышел на балкон. Декабрьский воздух встретил его улыбкой с легким налетом морозца. Как же хорошо. Оралов вдохнул в себя морозец и задержал его в легких, запоминая. Воздух давно не улыбался ему. И вот сегодня - на память, на прощанье. Улыбка. Сегодня Москва очень красива, но в этой красоте есть немного грусти. Словно женщина принарядилась для последнего свидания . Сделалось жаль эту женщину. Все-таки она постоянная, верная, любимая. Москву Оралов любил, а свою московскую жизнь – ненавидел.

Как нынче поют, «с такою ношей на душе нормально жить нельзя». Примерно так. Оралов редко запоминал слова, чаще - смысл и чувство. Он жил ассоциациями. Париж вызывал в нем ассоциацию со свободой, творчеством, обновлением, исполнением желаний . Ксюша – со счастьем, покоем, любовью. А Москва - с работой, холодом, одиночеством.

И как бы это одиночество ни было меланхолично прекрасно, оно оставалось одиночеством. Даже Ксюша не могла изгнать из его души это изнуряющее чувство. И сама Ксюша, что бы она ни говорила, счастлива здесь не была. Она хотела стать модельером . Станет. Хотела платье от Шанель. Получит. Хотела собственный дом с маленьким садиком. Выберет лучший. Все у нее будет. Настоящая, нормальная жизнь. Не то, что здесь. Ну что имела здесь Ксюша?! Кроме Оралова - ничего.

Ее история жизни в целом оценивалась в семь с половиной копеек. Да-да. Именно так эта история и называлась. «7 и 1/2 копейки». Оралов даже думал, что это стоило бы описать. Получалось слишком «обыкновенно». Но все-таки…

Ксюша училась шить. Этакая миленькая белошвейка девяностых годов. Училище у нее было очень солидное, а не «какое-нибудь там». На практику белошвеек отправляли в уважаемую, то есть иностранную фирму. Иностранцы, то есть немцы, относились к белошвейкам хорошо. Они очень высоко ценили самобытность русской души, поэтому за работу русским девочкам платили в рублях… точнее в копейках. Точнее пока еще не платили. Практика у них была неоплачиваемой. Но работали белошвейки старательно, прилежно и быстро, поэтому приобретали опыт. Опыт «зарабатывания» денег… для иноземных капиталистов.

Белошвейки практиковались с жарко горящими глазами и взволнованно трепещущими сердцами. Они представляли, сколько денег за их изделия получат «капиталисты», и видели себя на месте этих капиталистов. Ведь практика закончится, девочки получат бумажки, подтверждающие, что предъявитель сего, вне всяких сомнений, является натуральной и высококачественной белошвейкой…

…Они получат эти бумажки. И посыплются денежки. Денежки посыпались. Только мимо кармашков маленьких прелестных белошвеек. По окончании практики их собрали всех вместе, поблагодарили за кропотливый труд за годы учебы. И СООБЩИЛИ:

- Вы должны найти работу в течение трех дней. Так вы сможете подтвердить свои «дипломы». Если не сможете, то дипломы…

Видимо, тогда «дипломы благородных белошвеек» становятся фальшивыми. И какая же ты, в самом деле, белошвейка, если за целых три дня не сумела устроиться на работу?! Белошвейками до глубины души оказались не многие. Остальным был любезно предоставлен поощрительный приз. На выбор : уйти восвояси без диплома или заключить контракт с великодушной немецкой фирмой и работать на эту фирму в течение трех ближайших лет... за щедрое вознаграждение.

Это было однозначно вознаграждение. Потому как назвать сию выплату «заработной платой» не поворачивается язык, да и компьютерные клавиши заедают. За каждое целиковое изделие фирма со всей своей немецкой щедростью соглашалась платить белошвейкам… ровно семь с половиной копеек!!! Немерено денег. Ко всему еще и диплом «самой белошвейки из всех белошвеек» тебе предоставят. В личное безвременное пользование. Одним словом, соблазнительное предложение. Ксюша соблазнилась. Подтвердить диплом в три дня ей не удалось, а оставаться без диплома… не смертельно. Но болезненно - на грани агонии.

В те прекрасные времена у бедной Ксюши еще не было Оралова, который не позволил бы ей работать за 7,5 копеек. У нее были только маленькие ручки, которые умели шить. Маленькие ножки , которые умели бегать по большим улицам в поисках приработка. Маленькая головка, которая умела думать, где бы еще этот приработок поискать. И маленький ротик, который хотел кушать.

Еще у нее был папа, но только четыре месяца из двенадцати, имеющихся в году. Остальные месяцы он был в запое. Еще была мама, которой не было. Она лежала на кладбище. В этом и состояло все Ксюшино имущество… Хотя нет. Было у Ксюши и еще кое-что. Юбочка из плюша, точь-в-точь как в популярной песенке. И чувство непоколебимой гордости – точь-в-точь как гимн ....

Гимн немецкой фирмы, которая продавала каждое Ксюшино изделие не меньше, чем за 100 американских долларов. Но редко. Чаще она продавала изделие намного больше, чем за 100 американских долларов. Гимн. И вот с этим гимном, звучавшим где-то в желудке, Ксюша и попала в больницу. Она, как обычно, бежала своими маленькими ножками по чужой большой дорожке. Бежала, бежала… и упала на бегу. А ей все казалось, она бежит, бежит. И гимн играет внутри, от чего глаза слезятся лихорадочной голодной гордостью.

В больнице Ксюшу кормили. И бежать куда-то не было необходимости. Нет. Она совсем не хотела выздоравливать… Но врачи настаивали на излечении. Ведь больница не может кормить маленькую Ксюшу пожизненно. А Ксюша представляла, что выйдет из этого не самого чистого, не самого теплого, не самого подходящего для молоденькой девушки жилья, выйдет на большую, наводящую ужас улицу и снова побежит.

Это было так страшно, что Ксюша перестала кушать. И теперь ее плюшевая юбочка не закреплялась на ней никакими булавками. Она вовсе спадала с Ксюши. И прямо на пол. Судьба маленькой белошвейки была предрешена. Бегать по улицам стало не в чем. Ксюша твердо решила умереть.

Врачи испугались, что Ксюша умрет, так и не выйдя из больницы, и позвали Оралова.

- Профессор, спасите нас от этой пациентки, - попросили медики.

И профессор спас. Теперь Ксюша сидела на диванчике в байковом халатике и пушистых тапочках, улыбалась и мастерила костюмы для своей будущей коллекции. Профессор приносил ей конфеты, мать профессора называла ее «птенчиком». А отец профессора требовал, чтобы сын на птенчике женился. И профессор женился. Как только пришел вызов из Франции, так и женился. Но Ксюша все равно жила у его родителей. Квартиру Оралова нужно было «пристраивать».

Все продано, все оформлено. Готовы к взлету. Но где же птенчик? Он должен был давно прилететь с прощальной дружеской вечеринки. Скоро одиннадцать. А ее все нет. Уж не случилось ли что…

Под окнами затормозил знакомый «джип». Приехал Кирилл. Старый друг . Единственный в этой стране. Оралов не спрашивал, чем нынче занимает свободное время отставной офицер. Но догадывался, что доходы законопослушного пенсионера в России… пока не позволяют содержать «джип».

- Здорово, доктор! – по традиции приветствовал Кирилл. – А где Ксеня?

- Не помешало бы знать, - напряженно выдавил Оралов.

- Ну вы даете шороху! Так и на самолет опоздать можно.

Оралов шампанское разлил в фужеры и молча вышел на балкон.

«…Напилась, упала где-нибудь, сознание потеряла, замерзла… Она и не пьет почти. Не курит даже. Какое там напилась. Засиделась. Расстаться с подружками не может. Сейчас придет…»

- Витюха, может, глянуть, - нерешительно предложил Кирилл. – Ну, может, перебрала девочка. С моей бывает.

- Не пьет она, - тоскливо отозвался Оралов.

Они замолчали. Вдруг Оралов перегнулся через перегородку балкона и чуть не выронил бокал.

- Посмотри! – вскрикнул он. – Мерещится мне что ли! Вот там. Посмотри. Это не…

Оралов так и застыл с бокалом в поледеневшей руке. Минуту спустя ему померещился уже Кирилл, бегущий к… бурой шубке, лежащей в снегу. Он поднял «шубку» и понес. Оралов выйти из оцепенения не смог. Это было такое странное ощущение. Ощущение подступающего инфаркта.

«Что-то» было уложено на стол… Более подходящей мебели в квартире не нашлось. Оралов стоял над ней. И ощущал. Ощущал, что народная мудрость… или «литературные штампы» (он часто путал одно с другим) - есть суть осмысления бытия. Казалось, его опустили в воду . Он был «в воду опущенным» до глубин подсознания. Все было в воде. Мозг, нервная система. Все.

На столе лежала его Ксюша. С разбитыми в кровь губами, с лицом, уже не лицом. Это был один сплошной синяк. Темный, отдающий чернотой. Ее волосы слиплись от крови. Шубка была порвана, ушки, слава Богу, остались целы, но сережек в них не было. Не было и обручального кольца на пальце, и ноготь был сломан.

- Она жива? – слова походили на приступ рвоты. Оралова стошнило собственным голосом.

Кирилл коротко кивнул:

- Тебе лучше глянуть. По-моему, у нее сломана нога.

Перелома не было. Вывих. Но почему. Что это все?..

(Продолжение следует.)

Instagram: @alexandr__zubarev