Ирония как защитный механизм

Греческое Eiro означает "говорю", "говорить". Из него следует латинское verbum, немецкое Wort, английское Word. Все они сейчас обозначают "слово". В древние времена "говорить", "пользоваться словом" имело значение и "заговаривать", "пользоваться заговором" (в том числе, в смысле "лечить").

В конечном счете в древнегреческом "иронизировать" стало означать "говорить ложь", "насмехаться", "притворяться", а "ироник" — это человек, "обманывающий с помощью слов". Всегда возникал вопрос, на что направлены ирония, обман. У Платона "ирония — это не просто обман и пустословие, это то, что выражает обман только с внешней стороны, и то, что по существу выражает полную противоположность тому, что не выражается. Это — какая-то насмешка или издевательство, содержащее в себе весьма ясную печать, направленную на то, чтобы под видом самоунижения добиваться высшей справедливой цели". Самым ярким носителем такой иронии является Сократ. С ее помощью Сократ строил свое бесконечное вопрошание к своему собеседнику, в результате чего тому открывалась истина. Сократовская ирония — на службе истине.

В "Никомаховой этике" Аристотель располагает в следующем ряду понятия "хвастовство — истина — ирония". Притворство в сторону преувеличения есть хвастовство, и носитель его есть хвастун. Притворство в сторону преуменьшения есть ирония, и носитель ее — ироник". "Тех, кто говорит неправду о себе, в невыгодном для него свете, но не без знания (об этом), тот ироник; если он приукрашивает, он хвастун". "Тот же, кто придерживается середины, являясь самим собой как человек истины и в жизни, и в славе, признает в отношении себя только то, что ему свойственно, не преувеличивает этого и не приуменьшает".

После Платона и Аристотеля появляется второй, скорее отрицательный, оттенок в понимании иронии. Это второе понимание не было чуждо и Аристотелю, который усматривал в иронии некоторое пренебрежительное отношение к людям. Но в целом Аристотель ставил иронию очень высоко и считал, что обладание ею есть свойство величия души.

Наиболее полно отрицательные аспекты иронии выразил Теофраст в своих "Характерах": ирония — это "сокрытие собственной враждебности, игнорирование враждебных намерений противника, успокаивающее воздействие на обиженного, отстранение назойливости (или доведение до его сознания собственной назойливости), утаивание собственных поступков". Под таким описанием функции иронии мог бы подписаться и Фрейд.

Аристон Кеосский (III в. до н.э.) считал, что склонность к иронии — это признак скрываемого высокомерия. Аристон причислял к "высокомерным" философам и Сократа. В своих диалогах Сократ как будто бы возвеличивает своих собеседников, называет их "добрыми", "сладкими", "благородными", "мужественными" и унижает себя. Такая тактика ведения разговора приводит к обратному: Сократ, возвеличивая других и унижая себя на словах, в реальности возвеличивает себя. Конечно же, тут есть отличие от других: другие возвеличивают себя, принижая и унижая прочих.

Но что нам анализ античной иронии, проведенный А.Ф.Лосевым? А то, что содержание иронии, техники ее выражения и функции в целом и в главном совпадают с современным пониманием двойственного характера иронии:

1. Ирония — выразительный прием, противоположный выражаемой идее. Говорю противоположное тому, что подразумеваю. По форме хвалю, по сути порицаю. И наоборот: по форме уничижаю, по сути возвеличиваю, хвалю, "поглаживаю". В иронии мое "да" всегда означает "нет", а за выражением "нет" маячит "да".

2. Какой бы ни была благородной цель у иронии, например, породить высокую идею, открыть глаза на что-то, в том числе на себя, все же эта идея в иронии утверждается отрицательными средствами.

3. Несмотря на великодушие замыслов иронии, или даже несмотря на ее бескорыстие, ирония дает самоудовлетворение. И право же, это не только эстетическое самоудовлетворение.

4. Человеку, пользующемуся иронией, приписывают черты тонкого ума, наблюдательность, "медлительность", "бездеятельность мудреца" (не моментальная реактивность). Аристотель даже указывал на "величие души" ироника.

Лингвистические и культурологические изыскания А.Ф. Лосева окончательно убедили нас в том, что ирония хотя и умный (как признак "тонкого ума"), благородный (как признак "величия души"), изящный (как доставляющий эстетическое удовольствие своей изысканностью) механизм, но, несмотря на то, что это самый умный, самый благородный, самый изящный, — все же это защитный механизм. Мы попытаемся показать, в чем психозащитность этого механизма и выяснить, что же в иронии нужно сокрыть, заговорить, зачем нужно сокрыть смысл под оболочкой отрицательного выражения этого смысла.

Первоначально отметим отличие иронии от рационализации: ирония — это уже способность к рефлексии, к выходу из полной поглощенности ситуацией. Это уже стояние если не над ситуацией, то уже рядом с ней, около нее, а не в ней. А стояние рядом уже дает силу человеку, уже дает ему преимущество. У него есть возможность отстранения, отчуждения, способность сделать ее не совсем своей, чужой, странной, это уже способность нового видения ситуации.

Как психическое состояние ирония — это измененный знак моего переживания ситуации, с минуса на плюс. Тревога сменилась уверенностью, враждебность — снисходительностью... Это — один параметр изменения состояния. Другой — означает, что человек находится в состояниях, которые автономны относительно ситуации, другого человека, предмета. Я уже скорее субъект, чем объект этих ситуаций, и потому у меня уже есть возможность управления этими состояниями.

Ирония как психический процесс превращает то, что для меня ужасно, страшно, непереносимо, враждебно, тревожно, в противоположное. Посредством иронии я выхожу из этой цепкой, липкой схваченности ситуацией. Эту спасительную и освобождающую функцию иронии очень точно выразил Вольтер: "Что сделалось смешным, не может быть опасным".

Если человек позволяет себе проявление агрессии в открытой форме через поведение или слова (ругань, диффамацию), то велика вероятность получить в ответ или то же самое, или даже больше; или же со стороны общества, а также строгого Сверх-Я могут последовать санкции (чувство вины, угрызения совести). В этом случае "умное" Я дает возможность отреагировать агрессию в социально приемлемой форме.

Человек с жесткими, авторитарными установками может позволить себе проиронизировать над чем-то или над кем-то. Но как правило, это злые шутки, унижающие достоинство другого человека (вспомним "юмор" Сталина). Понятно, что в свой собственный адрес всякая ирония наказуема. Она не прощается как смертельная обида, и наказание за иронию может быть более жестоким, чем за прямую агрессию. Такое же отношение к иронии со стороны тоталитарных режимов. Неироничны, смертельно серьезны режимы Гитлера и Сталина. Но это отнюдь не означает, что в авторитарных режимах ирония не распространена. Как раз наоборот, в иронизировании принимает участие все население. Объектом иронии может быть все, кроме меня одного. Иронизируют даже в виде анекдотов над святая святых, над идеологией, над кумирами режимов. Анекдоты про Ленина, Сталина, Василия Ивановича и т.д. как раз и вырабатывают определенный иммунитет против идеологического террора. Но иронические игры иногда могут заводить достаточно далеко. Ирония может заглушать голос совести. В данном случае интеллект направляет острие иронии на выключение Сверх-Я.

Труднее анализировать случай самоиронии, т.е. когда субъект и объект иронии в одном лице. Первая и главная функция — это редуцировать ту информацию относительно самого себя, которая нелицеприятна, причиняет мне боль, и единственная возможность снять дискомфорт — это поиронизировать по поводу какого-то недостатка, промаха. Мы написали недостаток, промах, и ведь сразу указали на существо самоиронии: Я переживает, осознает этот недостаток, он не вытеснен. Он высвечивается в иронии как лучом прожектора. К тому же самоирония предполагает присутствие другого, как мнимого, воображаемого, так и реального. И тут самоирония кроме всего прочего выполняет следующие функции:

1. Иронизируя над собой в присутствии другого, я как бы жду от него опровержения, комплимента, поглаживания ("это не совсем так", "ты недооцениваешь себя", "я воспринимаю тебя иначе", "наоборот").

2. Самоирония может быть предваряющей критикой. Критикуя, иронизируя над самим собой, я отнимаю хлеб у другого. Я удерживаю ситуацию в своих руках. Самокритика всегда менее болезненна, чем критика. Увы, часто люди это недооценивают. Для зрелой личности это знание более открыто. Болезненное самолюбие — это причина и следствие отсутствия самоиронии.

Психоаналитически самоирония инициируется инстанцией Сверх-Я, при использовании энергии деструктивного танатоса. Но опять же агрессия Сверх-Я преломляется через призму контролирующего ситуацию Я.

Самоирония чаще принимает вид уничижительной характеристики: "Ай да Пушкин, ай да сукин сын!" — это Александр Сергеевич о себе.

Ирония может выражаться не в противоположности, она как бы обходит прямое выражение, прямое ругательство. Томас Манн говорил о "лукавой непрямоте иронии". Фрейд это показал в английском анекдоте. В вопросе "А где же Спаситель?" нет прямого выпада против тщеславных дельцов.

Позднеримский философ Климент Александрийский указывает на то, что целью иронии является "возбудить удивление, довести слушателя до раскрытия рта и онемения"... Истина через нее никогда не преподается. Это "раскрытие рта" вызывается неожиданностью соединения несоединимого, игрой слов.

Вторая часть высказывания Климента удивительно перекликается с афоризмом едва ли не самого глубокого классика этой темы Кьеркегора: "ирония как отрицательность есть не истина, а путь". Для психолога такое определение иронии указывает на то, что главная функция иронии не содержание, а оценка содержания. При этом оценка уничтожающая, принижающая содержание, относительно которого происходит ирония. Можно сослаться на Томаса Манна, что "ирония — главный фермент переваривания действительности". Было бы что переваривать. Ирония не создает истину, истина всегда позитивное знание; знание, которое должно задержаться, знание, на котором нужно остановиться. Ирония — это всегда отрицание, неукорененность ни в одной позиции.

Ирония — это всегда отрицание остановки, это неукорененность ни в одной позиции. Иронизируя над одним предметом, который нас задел, "достал", мы рикошетом задеваем его противоположность. У Р. Музиля: "Ироническое отношение к действительности означает, что в изображении клерикала задетым чувствует себя и большевик".

Иронизирующий — всегда философствующий. "Философия есть истинная родина иронии". Ирония привносит в рациональное, в жестко логическое схватывание жизни момент игры, момент несерьезного отношения к тому, что слишком серьезно задевает человека. Ирония — это "прекрасное в сфере логического". Там, где я могу охватить действительность систематически, как железную логику, расписав, где причины, а где следствия, и там, где я погружен в действительность, не выделен из нее, там ирония не нужна. Иронический саботаж не нужен чистой рациональности и наивному поведению. Можно продолжить метафорическую интерпретацию иронии как пути: путь — это дорога, которая где-то начинается и где-то должна закончиться. Ирония — это, конечно же, выход, исход из начала, уже осуществленное начало. Ирония к предмету (началу, пункту А) есть свидетельство преодолеваемой зависимости от этого предмета. Предмет находился и еще находится в поле моего жизненного пространства, при этом он достаточно сильно структурирует это пространство. И в иронии я начинаю преодолевать эту зависимость от предмета. Ирония — это уже уход от зависимости, это уже некая ступень, некая степень свободы. Один берег покинут — это уже более спокойное, контролируемое отношение к тому, что я покидаю. Это уже не ругань, не аффективная привязанность к предмету, человеку, но это все-таки еще непреодоленная связь, субъект иронии еще не самодостаточен, не автономен.

Т. Манн пишет, что ирония — это пафос середины. Она и модель, и "этика". На наш взгляд, в иронии путь начат, но середина еще не достигнута, вторая половина пути — это мысли о предстоящем, о другом береге. Ирония — это еще неоторванность от детства. Это уже не детство, но и не зрелость взрослого.

Работа с иронией

Главное здесь — это вопрошание. Вопрошание себя, а не других. Поначалу вопросы для тех, в адрес которых иронизируют. Как бы вам ни показалась обидной шутка в ваш адрес, и именно потому, что она показалась вам обидной, не спешите тут же, так же зло, как вам кажется, ответить.

Вопрос "Почему он (она, они) так зло надо мной посмеялись?", нужно превратить в вопрос "Почему я так сильно обиделся?", "Что во мне так сильно обиделось, что во мне задето?", "Именно над этим ли, что меня обидело, иронизировали мои обидчики?". Ставя так вопросы, на спешите ни них быстро отвечать. Поставьте последний вопрос как риторический к самому себе: "А чего я, собственно, обиделся?". Повторяем, вопрос этот риторический, без ответа, без поиска почему, какая причина.

Теперь варианты вопросов для тех, которые иронизируют над другими.

Первый вопрос к себе: "Насколько убийственна моя ирония?". Иногда на этот вопрос, исходя из анализа своих ощущений, трудно ответить объективно. Для этого вам нужно внимательно присмотреться к реакциям других на вашу иронию. Конечно же, если ваш собеседник не засмеялся от вашей шутки, это не обязательно означает, что он обиделся; вполне возможно, что он не понял ее. И дело может быть не столько в нем, сколько в шутке. Но, если шутка обидела, то нужно помнить, что у обиды различные проявления: ваш собеседник замолчал, неловко замолчали все, лицо собеседника "окаменело", улыбка превратилась в гримасу, один побледнел, другой вспыхнул. Из неочевидных вербальных ответов: слова невпопад, длинные паузы и т.д. Впрочем иронизирующий может столкнуться с тем, что он и не прочтет обиду. Люди, умеющие держать себя в руках, в состоянии ее не показывать. Это может вернуться потом, через какое-то время в виде нарушенных отношений (самый простой вариант — вас стали избегать).

Следующее вопрошание: "Отчего, почему я так зло иронизирую?". И не ищите причины в других, в системе воспитания, навязанных образцах для подражания. Лучший способ застрять в злом иронизировании, в недоброжелательстве, а затем быстро перейти к прямой агрессии — это искать виновников вашего несчастья не в себе, а среди других.

Очень легко спрятаться за объяснениями подобного рода: что-де холерики изначально более злы в иронизировании, чем флегматики, для которых-де характерен мягкий юмор. Удобна и успокаивает такая рационализация: ирония, сарказм — это признак большого, критического ума.

Вернитесь к истокам вашей ироничности. Чаще всего она взращивалась и получала подкрепление, когда ее одобряли, когда вы оказывались в центре внимания. Особо благодатен для культивирования злой и беспощадной иронии подростковый период. Это период определенной "бездомности", неукорененности, это переходный период, это переход от детства к взрослости. Подросток уже не ребенок, но еще не взрослый. Этот полувыход из детства стимулирует ироническое отношение к детскости. Это отношение к одной стороне. К другой стороне — ко взрослым — подросток проявляет то, что мы бы назвали, вслед за Т.Манном, ироническим саботажем. Т.е. в мир взрослых хочется, хочется встать на один уровень с ними, а они продолжают мое детство, позицию неравенства. Империализм взрослых подросток пытается преодолеть презрительным иронизированем по поводу тех ролей, которые ему навязывают взрослые, и к самим взрослым с их старомодными представлениями о жизни.

Такая подвешенность, неукорененность подросткового периода оправдывает ироническую позицию, иронический постав; с его высоты подростку легче переживать многомерность, противоречивость, многоуровневость бытия. И тут можно задать себе вопрос: "А зачем мне нужно находиться в этой подростковой позиции? Какие выгоды мне приносит иронический постав? Что скрепляет в моем внешнем и внутреннем мире такая злая ирония? Что у меня за внутренний мир, для сохранения которого требуется такая злая ирония?".