Говорящие движения рук

Этикет требует «не показывать пальцем», «не тянуть руку», «не трогать», а полагаться на соответствующее слово. Какое слово? Их немного: «это» (этот, эта), «та» (тот, та), а также: «там», «здесь», «тут», «туда», «оттуда»; и еще «такой», «похожий» и др. Но на практике все же без жеста, не рекомендованного этикетом, мы не обходимся. Пытаемся заменить указательный палец мизинцем (он вообще считается более деликатным) или всей кистью, специальным (направительным) движением головы, а в особых (официальных) случаях — указкой. Но суть от этого не меняется: слово «там» может обозначать «где угодно», если мы не сопроводим его жестом.

Парадокс: слово языка, считающегося универсальным средством общения, может стать действительно понятным, если мы его расшифруем с помощью жеста или взгляда, то есть того средства общения, которое издревле существует не только в человеческом обществе, но и в животном мире. Если у вас есть дома кошка или собака, которая подошла к вам и адресовала вам требовательное свое поскуливание или мяуканье, а вы в ответ спросили: "В чем дело, Мурзик (Рекс)?", то Мурзик или Рекс сразу повернется в ту сторону, где находится требуемое. Это может быть холодильник с пищей или входная дверь. Стало быть, пора дать ему еду или пора выводить животное погулять. А может быть разыграна и целая пантомима: Мурзик бросается, оглядываясь на вас, в кухню, останавливается под раковиной и смотрит то на кран, то на вас (понято ли?) — пить хочется, недогадливый вы человек! А вот обезьяна уже применяет указательный жест, когда дает понять, откуда грозит опасность или где находится корм. Особенно хорошо отработан этот жест у вожака стада. Собственно, он и стал лидером не только потому, что сильнее других, но и потому, что догадливее, находчивее, научился повелевать в общении. Да простится нам такое сравнение (мы его обосновали экспериментально), но статус "руководящего", "главного" демонстрируется людьми определенного типа подчас теми же средствами, что и у человекообразных.

О начальнике мы часто говорим, что он "важный", "надутый", "степенный". Он ходит совсем не так, как подчиненные, которые часто лишь "семенят" и "сгибаются".

В шутку говорят, что "руководитель тот, кто руками водит". Но если всерьез, то надо подумать, почему так часто скульпторы изображают царей, королей, полководцев и прочих "руководящих товарищей" с протянутыми вдаль руками и перстами. Такие позы стали обычными с давних времен — с фараонов, античных цезарей, перешли затем в парадные классические портреты. Присмотритесь к кадрам документальных фильмов, к журнальным и газетным фотоклише: довольно просто различить рядового и руководящего. А один из главных различающих признаков — положение руки.

Мы решали как-то проверить сказанное экспериментально, попросили студентов "изобразить начальника" — и поодиночке, и в группе из 2—3 человек. Если не считать гротескных сцен, напоминающих памятники и парадные портреты, то, оказывается, "указующий перст" в 95 процентах случаев фигурировал при групповых композициях. Самая типичная соответствовала хорошо знакомому газетно-журнальному стереотипу: двое сидят над бумагами (чертежами), делая вид, что внимательно слушают, а третий (он и есть "руководитель") показывает пальцем или ладонью на что-то чрезвычайно важное. Значит, опять-таки в каждой шутке есть доля правды. Дети, осваивающие социальные роли в играх, обязательно применяют подобное "руковождение" при всех играх: а войну, в футбол и пр.

Мы уже говорили, что писатели, обладая особой наблюдательностью, обращают внимание, конечно, и на все, что характеризует диалог, момент общения. В трилогии Л. Н. Толстого можно встретить массу эпизодов, обобщающих детские впечатления писателя, в том числе и впечатления от характеров и поведения людей, вступающих в какие-то отношения друг с другом в процессах общения. Вот папа разговаривает с приказчиком, которым недоволен, и маленький Левушка Толстой видит, как нервничают пальцы рук за спиной приказчика. Вот мама и папа спорят, поэтому мама протягивает руку, а папа отодвигает ее, не желая уступать... Руки Наполеона, Кутузова, Наташи Ростовой, Хаджи Мурата... Можно (и очень полезно, кстати) составить по текстам Толстого полный каталог выразительных, значимых движений рук, описаний их формы, цвета их кожи.

Но в сжатой форме проиллюстрировать роль рук в коммуникации удачнее всего можно, на наш взгляд, большой цитатой из новеллы Стефана Цвейга "Двадцать четыре часа из жизни женщины", В ней собрано столько наблюдений, сколько не соберется, пожалуй, во всех остальных произведениях этого писателя, считающегося мастером описания эмоциональных состояний. Поэтому позволим себе процитировать целый фрагмент новеллы.

"Не знаю, случалось ли вам смотреть только на зеленый стол, в середине которого, как пьяный, мечется шарик рулетки, и на квадратики полей, которые словно густыми всходами покрываются бумажками, золотыми и серебряными монетами, и видеть, как крупье одним взмахом своей лопатки сгребает весь урожай или часть его пододвигает счастливому игроку. Под таким углом зрения единственное живое за зеленым столом — это руки, множество рук, светлых, подвижных, настороженных рук, словно из нор выглядывающих из рукавов; каждая — точно хищник, готовый к прыжку, каждая иной формы и окраски: одни — голые, другие — взнузданные кольцами и позвякивающие цепочками, некоторые косматые, как дикие звери, иные влажные и вертлявые, как угри, но все напряженные и трепещущие от чудовищного нетерпения. Мне всякий раз невольно приходило в голову сравнение с ипподромом, где у старта с трудом сдерживают разгоряченных лошадей, чтобы они не ринулись раньше срока; они так же дрожат, рвутся вперед, становятся на дыбы.

Все можно узнать по этим рукам, по тому, как они ждут, как они хватают, медлят: корыстолюбца — по скрюченным пальцам, расточителя — по небрежному жесту, расчетливого — по спокойным движениям кисти, отчаявшегося — по дрожащим пальцам; сотни характеров молниеносно выдают себя манерой, с какой берут в руки деньги: комкают их, нервно теребят или в изнеможении, устало разжав пальцы, оставляют на столе, пропуская игру. Человек выдает себя в игре — это прописная истина, я знаю. Но еще больше выдает его его собственная рука. Потому что все или почти все игроки умеют управлять своим лицом, — над белым воротничком виднеется только холодная маска, они разглаживают складки у рта, стискивают зубы, глаза их скрывают тревогу; они укрощают дергающиеся мускулы лица и придают ему притворное выражение равнодушия. Но именно потому, что они изо всех сил стараются управлять своим лицом, которое прежде всего бросается в глаза, они — забывают о руках, забывают о том, что есть люди, которые, наблюдая за их руками, угадывают по ним все то, что хотят скрыть наигранная улыбка и напускное спокойствие. А между тем руки бесстыдно выдают самое сокровенное, ибо неизбежно наступает момент, когда с трудом усмиренные, словно дремлющие, пальцы теряют власть над собой; в тот краткий миг, когда шарик рулетки падает в ячейку и крупье выкрикивает номер, каждая из сотни или даже сотен рук невольно делает свое особое, одной ей присущее инстинктивное движение.

Я даже не могу вам описать, какие разные бывают руки у игроков: дикие звери с волосатыми скрюченными пальцами, по-паучьи загребающими золото, и нервные, дрожащие, с бледными ногтями, едва осмеливающиеся дотронуться до денег, благородные и низкие, грубые и робкие, хитрые и вместе с тем нерешительные — но каждая в своем роде, каждая пара живет своей жизнью, кроме рук, принадлежащих крупье. Эти — настоящие автоматы, они действуют как стальные щелкающие затворы счетчика, они одни безучастны и деловиты; но даже эти трезвые руки производят удивительное впечатление именно по контрасту с их алчными и азартными собратьями; я бы сказала, что они, как полицейские, затянутые в мундир, стоят среди шумной, возбужденной толпы.

Особенное удовольствие доставляло мне узнавать привычки и повадки этих рук; через два-три дня у меня уже оказывались среди них знакомые, и я делила их, как людей, на симпатичных и неприятных; некоторые были мне так противны своей суетливостью и жадностью, что я отводила взгляд, как от чего-то непристойного. Всякая новая рука на столе означала для меня новое интересное переживание; иной раз, наблюдая за предательскими пальцами, я даже забывала взглянуть на лицо, которое холодной светской маской маячило над крахмальной грудью смокинга или сверкающим бриллиантами бюстом.

В тот вечер я вошла в зал и, вынимая из портмоне золотые, вдруг услышала среди гулкой, страшно напряженной тишины, какая наступает всякий раз, когда шарик, сам уже смертельно усталый, мечется между двумя цифрами, — услышала какой-то странный треск и хруст, как от ломающихся суставов. Невольно я подняла глаза и прямо напротив увидела — мне даже страшно стало — две руки, каких мне еще никогда не приходилось видеть: они вцепились друг в друга, точно разъяренные звери, и в неистовой схватке тискали и сжимали Друг друга, так что пальцы издавали сухой треск, как при раскалывании ореха. Это были руки редкой, изысканной красоты и вместе с тем мускулистые, необычайно длинные, необычайно узкие, очень белые — с бледными кончиками ногтей и изящными, отливающими перламутром лунками. Я смотрела на эти руки весь вечер, они поражали меня своей неповторимостью, но в то же время меня пугала их взволнованность, их безумно страстное выражение, это судорожное сцепление и единоборство. Я сразу почувствовала, что человек, преисполненный страсти, загнал эту страсть в кончики пальцев, чтобы самому но быть взорванным ею. И вот, в эту секунду, когда шарик крупье с сухим коротким стуком упал в ячейку и крупье выкрикнул номер, руки внезапно распались словно, как два зверя, сраженные одной пулей. Они упали, как мертвые, а не просто утомленные, поникли с таким выражением отчаяния, разочарования, что я не могу передать это словами. Ибо никогда, ни до, ни после, я не видела таких говорящих рук, где каждый мускул кричал и страсть почти явственно выступала из всех пор. Мгновение они лежали на зеленом сукне вяло и неподвижно, как медузы, выброшенные волной на взморье. Затем одна, правая, стала медленно оживать, начиная с кончиков пальцев: она задрожала, отпрянула назад, несколько секунд металась по столу, потом, нервно схватив жетон, покатала его между большим и указательным пальцем, как колесико. Внезапно она изогнулась, как пантера, и бросила, словно выплюнула, стофранковый жетон на середину черного поля, И тотчас же, как по сигналу, встрепенулась и скованная сном левая рука: она приподнялась, подкралась, подползла к дрожащей, как бы усталой от броска сестре, и обе лежали теперь рядом, вздрагивая и слегка постукивая запястьями по столу, как зубы стучат в ознобе; нет, никогда в жизни не видела я рук, которые с таким потрясающим красноречием выражали бы лихорадочное возбуждение..."

Есть еще одна узкая сфера, в которой руки непременно фигурируют, помогая читателю решать "кто есть кто" — сцены допросов в детективах не обходятся без описаний рук: "пальцы бандита судорожно сжались", и это не прошло (конечно же!) мимо внимания проницательного следователя имярек. А другой имярек, не менее проницательный, заметил, что иона беспечно барабанила пальцами по краю стола и не прервала этого невинного занятия, когда услыхала произнесенное свистящим шепотом имя. Имярек с облегчением вздохнул: ему стало ясно, что она не имеет отношения к ужасному убийству".

Но, если серьезно, то жестикуляция и мимика действительно очень тесно о связаны с эмоциональными состояниями, причем так, что и опытный актер не может успешно согласовать фальшивое слово с достоверным жестом или искренней мимикой — он "недоиграет" или "переиграет". Поэтому-то собаки, кошки и... дети интуитивно воспринимают рассогласование слов, голоса, позы, жеста и мимики и не доверяют неискренним людям. Читатель спросит, почему же ошибаются следователи? А потому, что детская интуиция не живет во взрослом — это во-первых, Во-вторых, интуиция не доказательство. В-третьих, то, что утрачивается с возрастом, наверстывается только специальным обучением, а "троечники" есть повсюду...

Все можно объяснить на пальцах

Как мы только что видели, проницательный человек может многое "прочитать" по "говорящим рукам", а мастер-писатель — показать, как это делается. Невнимательный интерпретатор рискует при этом "попасть пальцем в небо". Иронический вопрос вроде — "Что ж тебе, на пальцах объяснить?" — задается гипотетическому тугодуму, которому трудно дается переход от условных абстракций слов к осмысленному предметному содержанию. Очень может быть, что смысл иронического вопроса первоначально мотивировался тем, что пальцем можно просто показать на вещь, чье название кто-то не знает, не понимает или не расслышал. Может быть, имеется в виду возможность показать пальцами размер и конфигурацию предмета, о котором идет речь; можно даже "перечеркнуть" нечто в воздухе, продемонстрировав свое отрицательное отношение к этому "нечто".

Если участник диалога произносит фразу, скажем, "Понимаешь, эта ткань, она такая... необычная", и при этом большой, указательный и средний пальцы мелкими движениями "притираются" друг к другу, можно сразу понять, что необычность проявляется именно в осязательных ощущениях, когда ткань пробуют на ощупь. Но в таких и подобных случаях жестовые движения все же не могут претендовать на конкуренцию со средствами звукового или письменного языка.

Есть, однако, жестовый (пальцевый) язык, на который можно перевести любой текст — от простейшего обиходного сообщения до сложнейшей лекции по философии. Этот код нельзя назвать невербальным: он устроен так, что определенная пальцевая комбинация соответствует букве того или иного языка (дактильная азбука), а последовательность пальцевых букв — слову, словосочетанию, предложению. Это дактильная речь. Легко понять, что правильная дактильная речь есть результат перевода в пальцевый код не устной, а письменной речи. Таким образом, глухонемые, для которых дактильная азбука и предназначена, передают, скажем, не устное звучание слова «каво», а последовательность букв — «к-о-г-о». Присмотритесь к алфавитной таблице, и вы увидите, что часто пальцевые комбинации в определенной степени мотивированы начертаниями букв (в данном случае русских) или отдельных их фрагментов. «О» соответствует о-образное отверстие, образуемое большим и указательным пальцами; «с» — это зеркальное (так на рисунке! Со стороны реципиента «с» выглядит прямой копией) отражение буквы; «э» пальцевое имеет общий контур буквы и средний «хвостик»; «ш» — три пальца по числу вертикалей в букве; «п» — также по числу вертикалей; «л» напоминает один из вариантов написания буквы, близкий к письменному более, чем к печатному; в "н" видна горизонтальная перемычка и т. д. Есть, конечно, и совершенно условные пальцевые комбинации (а, в, ь, ы, х), есть и плохо мотивированное "е", похожее на "о" больше, чем пальцевое "о".

Но, как говорится, дело сделано, не будем придираться, а лучше поблагодарим мысленно Джоана Пабло Боне, который еще в 1620 году опубликовал в Мадриде первую книгу с дактильной азбукой и объяснениями к ее применению. Автор расширенной азбуки француз Сабуре де Фонтене первым назвал всю систему "дактилологией" и сохранил достоинства азбуки Боне, рассчитанной на участие только одной руки. Вот почему скорее всего ряд букв изображаются условно — ведь пальцами обеих рук можно было бы точно передать конфигурацию всех букв. В России дактильная система применена впервые в 1806 году А. Сигмундом в специальном училище для глухонемых под Петербургом. С тех пор она у нас и существует.

Мы хотим специально отметить, что дактильная речь никогда на практике не бывает чисто дактильной и алфавитной. Она постоянно, как и любая речь на национальном языке, как бы накладывается на невербальные знаки, которые к тому же часто экономнее, лаконичнее алфавитно-словесных. Например, позитивное отношение коммуниканта к сказанному им самим или партнером, в дактилоречи выражается чаще всего очень понятным всем невербальным комплексом: улыбка + поглаживание области желудка ладонью, сверху вниз и обратно.

Первоначально жест означал только "вкусно" и относился к еде или питью. Этот жест широко применяется, как известно, отнюдь не только глухонемыми, он затем расширил свое значение до "приятно", "хорошо", "очень хорошо" или "замечательно" — в зависимости от интенсивности движения руки и улыбки. Ясно также, что указательные и описательные жесты, которыми мы все пользуемся, делают ненужными слова, тем более что в речи жесты формируются во времени раньше, чем начинает произноситься первое слово. Точно так же обстоит дело и в случае с применением дактильной речи. Представляет, конечно, интерес вопрос о том, как быть с логическим ударением, с интонацией, которые всегда присутствуют в звуковой речи, но не могут существовать в своем исконном — звуковом — материале в составе дактильной речи. Оказывается, интенсивность (мера энергичности) формирования пальцево-речевого фрагмента и длительность его экспозиции как раз и заменяют и логическое ударение, и звуковую протяженность при дактильной речи. А вопросительное выражение лица или иные эмоциональные признаки однозначно (не только для партнера, но и для наблюдателя) эквивалентны вопросительной или восклицательной мелодике голоса.