Ницше

Пасмурный день начала января 1889 г. На туринской виа Карло-Альберто разыгрывается сцена, так похожая на сон Раскольникова из "Преступления и наказания" Ф.М. Достоевского: грубая брань кучера и свист кнута, кровавыми рубцами покрывающего спину и костлявые ребра жалкой изможденной клячи. Из толпы равнодушных прохожих внезапно вырывается сутулый полуслепой человек в черном пальто. Спотыкаясь о камни мостовой, он подбегает к несчастному созданию, обнимает его за шею, целует в глаза и своим телом пытается прикрыть от безжалостных ударов. Жалобное ржание лошади и рыдания ее защитника сливаются воедино. Оторопевший возница опускает кнут. Этого человека, единственного, кто поспешил на помощь несчастному животному, хозяйки грязноватых итальянских

Да, тот самый Ницше, философия которого до сего времени отпугивает добропорядочных обывателей всего мира. Тот самый Ницше, который по-прежнему считается глашатаем аморальности, жестокости, войны и насилия.

Но истинный Ницше - это гениальный провидец, угадавший роковые катаклизмы XX в. и пытавшийся уберечь человечество от ужасной катастрофы нашей культуры. В затхлом воздухе Европы конца XIX в. прозвучал его исступленный призыв к свободе как смыслу жизни. Но не был услышан в атмосфере бравурного грохота национализма, впоследствии обернувшегося в XX в. рядом мировых войн и социальных переворотов, превративших миллионы людей не только в подопытных кроликов для кровавых экспериментов, но и в стадо, которое "наверняка настигнет и растопчет всякого, кто рассматривает людей как стадо и убегает от него со всей доступной ему быстротой".

МАЛЕНЬКИЙ ПАСТОР

Родословная Фридриха Ницше теряется в глубине XVI в. Его сестра Элизабет писала о семейной легенде, гласившей, что некий польский шляхтич Ницкий был одним из тех, чьими усилиями саксонский курфюрст Август Сильный был избран в 1697 г. королем Польши, за что и удостоился графского титула. Но после отказа Августа от польской короны его верный сторонник из-за участия в заговоре против нового короля Станислава Лещиньского бежал с семьей в немецкие земли и после трехлетних скитаний осел в Саксонии.

Столь романтическую легенду документальные данные, однако, не подтверждают. Ни о каком графе Ницком в изданном за 1839-1848 гг. в Лейпциге 10-томном справочнике польских дворянских родов не упоминается. Достоверно установлено, что предки Ницше уже с 1570 г. жили в Верхнем Лаузице, затем в Бибре, небольшом городке близ старинного Наумбурга. Отец философа Карл Людвиг Ницше родился 10 октября 1813 г. в семье ойленбургского суперинтенданта Ф.А.Л. Ницше (1756-1826).

Окончив теологический факультет одного из лучших тогда немецких университетов в Галле, К.Л. Ницше после недолгого пребывания при альтенбургском герцогском дворе в качестве воспитателя трех принцесс получил от хорошо знавшего его прусского короля Фридриха Вильгельма IV церковный приход в деревне Рекен близ Люцена.

По обычаю молодой пастор нанес визиты соседям, в числе которых был и его коллега в деревне Поблес Д. Ёлер, отец 11-ти детей. Среди них рекенский пастор сразу выделил 17-летнюю Франциску, также очарованную кареглазым стройным мужчиной с прекрасными манерами и моднейшим шелковым галстуком. Роман протекал стремительно; уже 10 октября 1843 г., как раз в день рождения жениха, состоялась свадьба.

Через год, 15 октября 1844 г., в семье появился первенец, здоровый и крепкий малыш. Счастливый отец нарек мальчика, родившегося в день именин обожаемого короля, тем же именем - Фридрих Вильгельм. В июле 1846 г. у Людвига и Франциски родилась дочь Элизабет, а еще через два года - второй сын Иозеф.

Больше всех пастор любил старшего сына, с которым он много и охотно занимался. Самым лучшим временем для маленького Фрица были часы, когда отец усаживался за фортепиано и начинал что-нибудь импровизировать. Притихший ребенок усаживался поближе и не сводил с отца восхищенных глаз. Не тогда ли и зародилась страстная любовь Ницше к музыке?

В 1848 г. в безмятежную жизнь пасторского дома ворвалась буря германской революции, прокатившейся с запада на восток по всей стране. Монархически настроенный Людвиг был глубоко напуган и потрясен. Трудно судить, насколько повлияло это на здоровье пастора, но в конце августа он тяжело заболел и через год, 30 июля 1849 г., скончался.

В литературе есть различные версии о причинах болезни Людвига Ницше и ее связи с трагической судьбой старшего сына. Ясно лишь, что умер он от размягчения мозга, возможного последствия травмы, полученной при падении с. каменной лестницы своего дома. Но эта болезнь по наследству не передается, хотя само падение с лестницы могло быть вызвано уже начинавшей прогрессировать болезнью мозга.

Через полгода смерть вновь посещает семью Ницше. На сей раз ее жертвой стал годовалый Иозеф. Позднее Фридрих в автобиографических заметках описал странный сон, который видел накануне:

"Я слышал в церкви погребальные звуки органа. Пока я пытался понять, в чем дело, одна из могил внезапно вздыбилась, из нее поднялся мой отец в саване. Он поспешил в церковь и быстро вернулся с маленьким ребенком на руках. Вновь приоткрылся могильный холм, он влез внутрь, и крышка гроба захлопнулась. Тотчас смолкли мощные звуки органа, и я проснулся. На следующий день Йозефхену внезапно стало плохо, начались боли и судороги, и через несколько часов он умер. Мой сон сбылся полностью".

Весной 1850 г. семья перебралась в старинный Наумбург. Этот город знаменит величественным готическим собором, и доныне украшающим центр города. Фридрих, которому еще не было и шести лет, пошел учиться в мужскую народную школу. Серьезный, немного замкнутый и неразговорчивый мальчик, с вьющимися белокурыми волосами и унаследованными от бабушки прекрасными, хотя и близорукими голубыми глазами, чувствовал себя в школе неуютно и одиноко. Его мягкие манеры и рассудительность, вежливый тон вызывали постоянные насмешки над "маленьким пастором", как его окрестили одноклассники. Забавляло их и то глубокое чувство, с которым Фридрих декламировал отрывки из Библии и духовные гимны. Такая отчужденность Фридриха от коллектива сохранилась навсегда. Была ли она защитным панцирем легкоранимого и застенчивого характера или нет, но чувство одиночества стало его спутником на всю жизнь.

Учеба в школе, а затем в Домской гимназии давалась Фридриху легко, хотя удивительная тщательность и аккуратность заставляли его засиживаться над тетрадями и учебниками до полуночи. А уже в пять часов утра он вставал и спешил в гимназию.

Но больше учебных предметов мальчика волновали поэзия и особенно музыка. Его кумирами стали классики - В.А. Моцарт и И. Гайдн, Ф. Шуберт и Ф. Мендельсон, Л. ван Бетховен и И.С. Бах. В современной же музыке Г. Берлиоза или Ф. Листа он не находил ничего, способного взволновать человека. Тех же людей, которые презирали музыку. Ницше рассматривал как "бездуховных тварей, подобных животному".

Осенью 1858 г. мать Фридриха получила от ректора земельной школы-интерната "Шульпфорте" письмо, где ее сыну как необычайно одаренному мальчику предлагалось место в школе. Предложение было лестным, ибо Пфорта являлась одним из самых престижных учебных заведений в Германии. Среди ее выпускников были такие блестящие умы, как знаменитые романтики братья Ф.А. и В. Шлегели и Новалис (псевдоним Ф. Гарденберга), поэт и драматург Ф.Г. Клопшток, известный философ И. Г. Фихте, крупнейший историк Л, Ранке. Позднее питомцами школы стали выдающийся историк К. Лампрехт и один из последних канцлеров империи - Т. фон Бетман-Гольвег. Понятно, что польщенная мать с радостью согласилась. Проведший детство в тепличном женском окружении, Фридрих вступил в иной, более суровый мир интерната.

Складывавшееся в те годы мировоззрение Ницше нашло отражение в написанном им в октябре 1861 г. сочинении о поэте Ф. Гёльдерлине (1770-1843), тогда не признанном и почти неизвестном. Его творчество, воспевавшее слияние человека и природы в духе античности и ярко отразившее разлад общества и личности, привлекло юношу тем, что Гельдерлин сумел выразить настроения, присущие тогда и Ницше.

В этом "эллинском монахе" он увидел родственную душу, сказавшую немцам "горькую истину" об их жалком и убогом филистерстве. Но учитель литературы, в полном соответствии с общепринятыми негативными оценками Гёльдерлина, "дружески посоветовал автору избрать какого-нибудь более здорового и ясного немецкого поэта". Разочарованный Ницше еще глубже замкнулся в себе и уже никогда больше не высказывал перед преподавателями Пфорты своих истинных чувств и мыслей.

Не складывались и отношения Ницше с воспитанниками. Они видели интеллектуальное превосходство однокашника, осыпали его насмешками, их раздражало равнодушие Ницше к тем маленьким радостям, которые приносили экскурсии, обычно заканчивавшиеся кружкой доброго пива или бокалом вина в одном из многочисленных ресторанчиков, располагавшихся по тенистым берегам Заале. Лишь с пасторским сыном из Рейнланда Паулем Дейссеном у Фридриха возникла дружба на почве общей любви к древнегреческой литературе, особенно к Анакреону, и намерения изучать после окончания школы теологию в Боннском университете.

В апреле 1862 г. Ницше создает два философско-поэтических эссе: "Рок и история" и "Свобода воли и рок", где содержатся чуть ли не все основные идеи его будущих произведений. Вновь и вновь на протяжении всей жизни он будет возвращаться к этим темам, с каждым разом все более страстно и открыто. О чем пишет в эссе "Рок и история" молодой Ницше?

"Мораль - результат всеобщего развития человечества. Она - сумма всех истин нашего мира; может быть, она в бесконечном мире значит не более, чем результат одного духовного направления в нашем; возможно, из результатов истин отдельных миров вновь развивается всеобщая истина.

Едва ли мы знаем, чем является само человечество: лишь ступенью, периодом во всеобщем, в потоке становления или оно произвольное явление Бога? Может быть, человек есть только развитие камня через медиумы растений, животных? Достигнуто ли уже этим его завершение, не история ли это? Есть ли конец у этого вечного становления? Каковы пружины великих часов? Они скрыты, но они те же самые в великих часах, которые мы называем историей. Циферблат - это события. От часа к часу все дальше прыгает стрелка, чтобы после 12 начать свой путь сызнова; наступает новый мировой период...

Высшее понимание мировой истории недоступно людям; но великий историк, как и великий философ, становятся пророками - ведь оба абстрагируются от внутренних кругов к внешним...

Свободная воля предстает как раскованность, самовольность. Она - бесконечная свобода, блуждание, дух. Но рок - это необходимость, если мы не согласны поверить, будто мировая история - это не ошибочные грезы, невысказанные муки человечества - фантазии, мы сами - игрушки наших фантазий. Рок - бесконечная сила сопротивления свободной воле; свободная воля без рока мыслима столь же мало, как дух без реалий, добро без зла... Свободная воля - лишь абстракция и означает способность действовать осознанно, а под роком мы понимаем принципы, которые руководят нами в неосознанных действиях.

В свободе воли заключен для индивида принцип обособления, отделения от целого, абсолютная неограниченность, но рок вновь органически связывает человека с общим развитием... Абсолютная свобода воли без рока сделала бы человека Богом, фаталистический принцип - механизмом".

Во втором эссе "Свобода воли и рок" самыми примечательными кажутся резкие выпады Ницше против христианской идеи потустороннего мира:

"То, что Бог становится человеком, указывает лишь: человек должен искать свое блаженство не в бесконечности, а создать свое небо на земле; иллюзия неземного мира исказила отношение человеческого духа к миру земному: она была созданием детства народов... В тяжких сомнениях и битвах мужает человечество: оно осознает в самом себе начало, сердцевину и конец религий".

В этих небольших произведениях, скорее, набросках уже видны зародыши тех проблем, вокруг которых до самого конца жизни Ницше будет обречена вращаться его беспокойная мысль.

Критика церковных догматов, переоценка всех сложившихся за тысячи лет человеческих ценностей, признание ограниченности и относительности всякой морали, идея вечного становления, мысль о философе и историке как о пророке, ниспровергающем ради будущего прошлое, проблема места и свободы личности в обществе и истории, пронесенное через года отрицание унификации и нивелировки людей, страстная мечта о новой исторической эпохе, когда наконец-то род человеческий возмужает и осознает свои задачи, - все это можно уловить в его первых философских опытах.

Развитие эти мысли получат, конечно, гораздо позднее. Пока они не слишком были ясны и самому автору. Его окружали провинциальный мирок Наумбурга и размеренная жизнь интерната, начинавшие становиться уже явно тесными для его неординарных мыслей и дерзких мечтаний.

С тем большей жадностью Ницше набросился на книги, благо в Пфорте была отличная библиотека. Чтение значительно расширило его духовный горизонт. Юноша увлеченно глотал книги В. Шекспира и Ж.-Ж. Руссо, Н. Макиавелли и Р. Эмерсона, А.С. Пушкина и М.Ю. Лермонтова, Ш. Пётефи и А. Шамиссо, Э. Гейбеля и Т. Шторма. Любимым поэтом Ницше стал в ту пору страстный певец свободы и романтизма Джордж Гордон Байрон.

Планы Ницше на будущее были довольно расплывчаты. То он намеревался посвятить жизнь любимой музыке, то в нем просыпалось желание заняться музыковедением. В 1863 г. он написал работу "О демоническом в музыке" и набросок "О сущности музыки". Ницше усиленно изучал историю литературы и эстетику, библейские тексты и античные трагедии. Разбросанность интересов начала тревожить и его самого, пока он не перечеркнул все планы художественного творчества и не решил обратиться к изучению филологии. Здесь он надеялся найти именно то, что гармонично сочетало бы холодную логику, научный рационализм и художественную сторону, т.е. науку, способную дать простор не только интеллекту, но и чувствам. Тем более, что филология лучше всего отвечала его горячей любви к античности, к произведениям Гераклита, Платона, Софокла, Эсхила, к древнегреческой лирике.

В сентябре 1864 г. Ницше закончил обучение в Пфорте и после сдачи экзаменов. возвратился в Наумбург. Решение продолжить дальнейшую учебу в Боннском университете он принял еще раньше. По желанию матери Фридрих обещал записаться в университете на теологическое отделение. Через месяц, 16 октября 1864 г., после небольшой поездки по Рейну и Пфальцу Ницше вместе с Дейссеном приехали в Бонн.

После почти казарменных порядков Пфорты их полностью захватила вольная и безалаберная студенческая жизнь, пирушки и обязательные поединки на рапирах. Но очень быстро Ницше остыл к развлечениям и все чаще стал задумываться о переходе на отделение филологии, что и сделал осенью 1865 г. Он занимался в семинаре одного из лучших немецких филологов Фридриха Ричля и той же осенью перевелся в Лейпцигский университет в связи с переездом туда своего наставника.

ГОДЫ В ЛЕЙПЦИГЕ

Третий семестр Ницше начал, как начинают совершенно новую жизнь. Он твердо выбрал филологию, хотя понимал, что для склада его ума и характера узкая специализация мало подходила. Философское мышление еще не завладело разумом Ницше, но именно годы учебы в Лейпциге дали решающие духовные импульсы для его последующей жизни и творчества. Занятия филологией вернули ему чувство самоутверждения, в значительной мере потерянное за год обучения в Бонне, где он постоянно разрывался между теологией, музыкой и филологией, не решаясь остановиться на чем-нибудь одном.

Однажды, вспоминал позже сам Ницше, когда он перелистывал в книжной лавке какую-то книгу, некий демон словно бы прошептал: купи ее! Возвратившись домой, Ницше растянулся на кушетке и погрузился во внезапно захвативший его мир необычайных мыслей Артура Шопенгауэра. Впечатления от книги "Мир как воля и представление" так потрясли Ницше, что он две недели мучился от бессонницы. Только необходимость ходить на занятия, вспоминал Ницше, помогла ему преодолеть глубокий душевный кризис, во время которого он, по собственному признанию, был близок к помешательству.

Идеи Шопенгауэра (1788-1860) оказались чрезвычайно близки собственным размышлениям Ницше конца 1865 г. Его поразило презрение философа к людям, с их мелочными заботами и своекорыстными интересами. Бессмысленность этого существования, так ярко обрисованная Шопенгауэром, привела Ницше к мысли о том, что искать смысл жизни человека в исполнении им своего долга - напрасная трата сил и времени. Человек исполняет свой долг под давлением внешних условий существования, и этим ничем не отличается от животного, также действующего исключительно по обстоятельствам.

Возросший интерес Ницше к философии и стремление расширить познания в этой области не направили его, однако, наиболее естественным путем. Он не стал посещать лекции по философии в университете; страстные выпады Шопенгауэра против философов на университетских кафедрах и личные впечатления от жалких философов Боннского университета вроде недалекого К. Шааршмидта отвратили Ницше от официальных преподавателей этой дисциплины. С тем большей жадностью набросился он на оригинальную философскую литературу.

В ней Ницше обнаружил еще одно поразившее его произведение - только что вышедшую в 1866 г. книгу Ф.А. Ланге "История материализма". Залпом прочитав ее, он пришел в восторг от этого "самого значительного философского произведения последних лет", дополнявшего его любимых И. Канта и А. Шопенгауэра. Импонировало Ницше и отсутствие специфически немецкой учености у Ланге. Сын теолога, Фридрих Альберт Ланге (1828-1875) только в 1870 г. стал профессором философии в Цюрихе, а с 1872 г. - в Марбургеком университете. Во время создания "Истории материализма" Ланге работал учителем гимназии и был известен своими леволиберальными воззрениями, близкими к идеям социал-демократии.

В философии Ланге выступил как один из ранних представителей неокантианства, наметивший главные принципы этого направления и его социально-политические основы. Из его книги Ницше впервые получил представление о социальном дарвинизме, о политических и экономических тенденциях современного развития, столкнулся с оригинальной интерпретацией взглядов греческого материалиста Демокрита и великого немецкого мыслителя Канта подробно познакомился с представителями английского позитивизма и утилитаризма.

У Ланге Ницше нашел и подтверждение собственным, еще смутным философским представлениям. Согласно Ланге, окружающий нас мир - это представление, обусловленное физической структурой человеческого организма. Но человек не может удовлетвориться только ограниченным чувственным материалом, открываемым в опыте. Человек - духовное, нравственное существо, он нуждается и в идеальном мире, который сам же и создает. Человек - творец поэтических образов, религиозных представлений, дающих ему возможность построить в своем сознании более совершенный мир, чем тот, который его окружает. Такой идеальный мир возвышает человека над миром обыденности, вооружает его этической идеей, а ею для Ланге была идея социализма. Представление о реальном мире как алогичном, иррациональном явлении Ницше почерпнул уже у Шопенгауэра, а Ланге лишь укрепил в нем это убеждение.

Летом 1867 г. Ницше познакомился с молодым студентом Эрвином Роде (18451897), ставшим его близким другом на всю жизнь. Он был немного моложе Ницше, родился в Гамбурге в семье врача. Своенравный и темпераментный юноша рано обнаружил горячую любовь к музыке и задатки прирожденного филолога; владел французским, итальянским, испанским и английским языками, мастерски говорил на большинстве немецких диалектов. Уже эти черты привлекли внимание и симпатии Ницше. Летние каникулы они провели вдвоем, пешком путешествуя по Богемскому лесу.

Осенью 1867 г. Ницше вынужден был временно прервать обучение и пройти год военной службы. Так он оказался во второй батарее полка полевой артиллерии, расквартированного в родном Наумбурге. Военную службу Ницше, еще не забывший строгие распорядки Пфорты, перенес довольно легко. Но однажды во время учений, садясь на лошадь, он сильно ударился грудью о переднюю луку седла. Несмотря на боль. Ницше остался в строю до конца учений, но вечером ему стало настолько плохо, что он дважды терял сознание. 10 дней Фридрих почти неподвижно пролежал в постели: у него оказались разорванными две грудные мышцы и произошло внутреннее кровоизлияние. В поврежденных грудных костях началось нагноение, а затем осколки стали выходить через рану наружу. Мучительный процесс продолжался почти два месяца. Ницше прошел чрезвычайно болезненный курс лечения в клинике знаменитого галльского врача Фолькмана и после пятимесячных страданий в августе наконец возвратился в Наумбург.

Признанный негодным к службе в армии, Ницше возобновил обучение в университете. Он твердо решил вступить на стезю преподавательской деятельности и начал обдумывать тему диссертации. Именно в то время произошло одно из наиболее значительных и судьбоносных событий в его жизни - знакомство со знаменитым композитором Рихардом Вагнером.

В ноябре 1868 г. Вагнер инкогнито приехал в Лейпциг навестить свою сестру. Оттилию, жену известного востоковеда Германа Брокгауза. Опекавшая Ницше фрау Ричль, близкая подруга Оттилии, вместе с ней принимала музыканта, за плечами которого были годы бурной деятельности: баррикадные бои революции 1848 г. в Дрездене, где он сражался рядом с М.А. Бакуниным, годы изгнания, полунищенское существование в Риге, возвращение после амнистии в Германию, годы непризнания, а затем быстро растущей славы.

Ко времени приезда в родной Лейпциг Вагнер уже приобрел мировую известность. Его гениальные творения - "Летучий голландец" (1841),"Тайнейзер" (1843-1845), "Лоэнгрин" (1845-1848), "Тристан и Изольда" (1854-1859) - вызывали восторженное поклонение одних и яростное неприятие других.

Приехав к сестре, Вагнер, конечно же, не мог отказать ей в удовольствии послушать его последние сочинения. Когда он исполнил отрывки из "Мейстерзингеров", фрау Ричль заявила, что эти мелодии она слышала ранее в прекрасном исполнении студентом мужа - Фридрихом Ницше. Заинтригованный Вагнер выразил непременное желание познакомиться с юношей. Так, вечером 8 ноября 1868 г. в доме профессора Брокгауза произошла их встреча.

Кроме музыки, они сразу нашли еще одну, глубоко волновавшую их тему - философию Шопенгауэра. Ницше был очарован дружелюбием и живостью Вагнера, первой поистине гениальной творческой личностью, встреченной им на жизненном пути. Его ослепил не ореол славы Вагнера, а действительно независимое мышление известного музыканта. Вагнер, как и Ницше, стремился к обновлению немецкой культуры.

После знакомства Ницше погрузился в чтение эстетических произведений Вагнера "Искусство и революция" и "Опера и драма". Вновь его начали одолевать сомнения в правильности того, что он избрал своей профессией филологию. Но именно в это время произошли события, задержавшие на 10 лет Ницше в оковах филологической науки.

В декабре 1868 г. в Базельском университете освободилась кафедра греческого языка и литературы, руководитель которой, профессор А. Кисслинг, принял приглашение перейти в университет Гамбурга. Он обратился к своему бывшему боннскому наставнику Ричлю с вопросом о том, нельзя ли пригласить в Базель Ницше, чьи работы по античной литературе были ему хорошо знакомы по журналу "Рейнский музей филологии". Ричль ответил, что за 40 лет преподавания он еще не встречал столь зрелого и глубокого студента, как этот молодой человек, который наверняка войдет в первые ряды немецкой филологической науки.

Сам кандидат был польщен выпавшей честью - занять пост экстраординарного профессора университета без диссертации и даже без завершенного полностью курса обучения. В приглашении его привлекло еще одно - возможность ближе сойтись с Вагнером, проживавшим с 1866 г. в Трибшене близ Люцерна.

Перед отъездом Ницше намеревался защитить в Лейпциге диссертацию на основе своих исследований о Диогене Лаэртском. Однако совет факультета единодушно решил, что опубликованные статьи Ницше вполне заменяют диссертацию, и 23 марта ему присудили степень доктора без обязательной публичной защиты, дискуссии и экзамена. Осталось решить еще одну проблему, Ницше долго колебался, не зная, как поступить: следовало ли при переезде в Базель сохранить прусское гражданство или же принять швейцарское. От первого варианта он отказался и 17 апреля 1869 г. получил из ведомства в Мерзебурге извещение о согласии королевского правительства на его выход из прусского подданства. Однако ошибочно считать, будто Ницше "был гражданином Швейцарии". После переезда в Базель Ницше вообще не обращался с прошением о предоставлении ему швейцарского гражданства и навсегда остался человеком без какого-либо государственного подданства.

Для руководства базельского университета Ницше написал автобиографию, в которой следующим образом изложил свое отношение к филологии:

"Мне всегда казалось достойным внимания, какими путями приходят именно к классической филологии; думаю, что некоторые другие науки при их цветущей и удивительно оплодотворяющей силе имеют большее право на приток целеустремленных талантов, чем наша, хотя и еще бодро шагающая, но все же там и сям обнаруживающая дряблые черты возраста филология.

Я предвижу натуры, которых ставят на этот путь обыкновенные меркантильные интересы... Многими движет прирожденный талант преподавания, но и для них наука - лишь действенный инструмент, а не серьезная цель их жизненного пути, к которой увлеченно стремятся. Есть небольшая группа, наслаждающаяся эстетикой греческого мира, и еще меньшая, для которой мыслители древности пока до конца не продуманы. У меня нет никакого права причислять себя исключительно к какой-либо из этих групп: ведь путь, приведший меня к филологии, столь же далеко отстоит от практического благоразумия и низкого эгоизма, как и от того пути, по которому несет факел вдохновенная любовь к древности. Высказать последнее нелегко, но честно.

Возможно, я вообще не отношусь к прирожденным филологам, которых природа отмечает печатью на челе: вот филолог! и которые с полной несгибаемостью и наивностью ребенка идут предписанным им путем".

Ницше не слишком торопился в Базель. Вначале он отправился в Кельн и Бонн, оттуда спустился по Рейну до Бибериха, далее по железной дороге до Висбадена. Затем Ницше посетил Гейдельберг, где любовался величественными руинами старого замка и их живописными окрестностями на холмистых берегах Неккара. На следующий день он сел в поезд до Базеля, но перед Карлсруэ узнал от попутчиков, что вечером в баденской столице будет дана опера Вагнера "Нюрнбергские мейстерзингеры". Не в силах побороть искушение, Ницше остановился в Карлсруэ, чтобы еще раз насладиться любимой оперой. Таково было его расставание с Германией - прекрасный Рейн, романтический Гейдельберг и чарующая музыка Вагнера. 19 апреля 1868 г. в два часа пополудни Ницше сошел на перрон вокзала в Базеле.

БАЗЕЛЬСКИЙ ПРОФЕССОР

Преподавание в университете и гимназии "Педагогиум" при нем довольно скоро начали тяготить Ницше так же, как и уютная мещанская атмосфера Базеля. Его все чаще охватывали периоды меланхолической депрессии, спасение от которой он находил в дружбе с Вагнером, в дом которого Ницше стремился при любой представившейся возможности, благо от Базеля до Люцерна всего два часа езды. Погружение в возвышенный мир искусства во время частых приездов в Трибшен, очаровательная жена Вагнера Козима разительно контрастировали с размеренным и скучным существованием Ницше в Базеле. Это вызывало у Ницше отвращение к филологии и науке вообще. В набросках того периода сомнения в науке выражены достаточно определенно:

"Цель науки - уничтожение мира... Доказано, что этот процесс происходил уже в Греции: хотя сама греческая наука значит весьма мало. Задача искусства - уничтожить государство. И это также случилось в Греции. После этого наука разложила искусство".

В такой обстановке сообщение Вагнера о предстоявшем вскоре их переезде в Байрейт по приглашению баварского короля подействовало на Ницше как удар грома. Рушилось его призрачное трибшенское счастье, а работа в Базеле теряла, казалось, всякий смысл. Но судьба как бы взамен Вагнера подарила ему нового верного друга. В апреле 1870 г. в Базель приехал профессор теологии Франц Овербек, поселившийся в том же доме на Шютценграбен, где жил и Ницше. Их быстро сблизила общность интересов и, в частности, критическое отношение к христианской церкви, а также одинаковый взгляд на Начавшуюся франко-германскую войну.

В августе 1870 г. Ницше, несмотря на попытки Козимы Вагнер отговорить его, подал прошение об отпуске, чтобы принять участие в военных действиях. Но нейтральные швейцарские власти запретили ему непосредственное участие в боях, разрешив лишь службу в госпитале.

После кратких санитарных курсов, 2 сентября 1870 г., в день капитуляции армии Мак-Магона под Седаном и пленения императора Наполеона III, Ницше приехал в Мец, откуда с переполненным санитарным поездом возвратился в Карлсруз. Тут обнаружилось, что Ницше заразился дифтеритом зева и дизентерией. Он был на волосок от смерти. Но и одной недели оказалось достаточно, чтобы усеянные трупами поля сражений и опустошенная войной местность произвели на чувствительную эстетическую натуру Ницше неизгладимое впечатление. Он увидел не героический пафос и сияние побед, а кровь, грязь, хрупкость человеческого существа, ставшего легкой добычей бога войны Ареса. Вопрос о смысле человеческого бытия встал перед Ницше уже не в фантастических образах искусства, а в жестокой реальности.

После болезни и возвращения в Базель Ницше начал посещать лекции выдающегося историка Якоба Буркхардта (1818-1897), полные скепсиса и пессимизма в отношении грядущего. Ницше пересмотрел под влиянием глубоко уважаемого им Буркхардта свое отношение к франко-германской войне и освободился от угара патриотизма. Теперь и он стал рассматривать Пруссию как в высшей степени опасную для культуры милитаристскую силу.

Не без влияния Буркхардта Ницше начал разрабатывать трагическое содержание истории в набросках к драме "Эмпедокл", посвященной легендарному сицилийскому философу, врачу и поэту V в. до н.э. В них уже заметны явные элементы философии позднего Ницше. В эмпедокловском учении о переселении душ он нашел один из постулатов собственной теории вечного возвращения. Сильное впечатление произвела на Ницше легенда о самообожествлении Эмпедокла, бросившегося в кратер Этны: Эмпедокл в разные годы посвящал себя исследованию религии, искусства, науки, обратив последнюю против самого себя. Изучив религию, он пришел к выводу, что она - обман. Тогда он переключился на искусство, в результате чего у него выявилось осознание мирового страдания. Рассматривая мировое страдание, он думал, что становится тираном, использующим религию и искусство, и при этом все более ожесточался. Он сошел с ума и перед своим исчезновением возвестил собравшемуся у кратера народу истину нового возрождения.

Во многом размышления Ницше отталкивались от идей Буркхардта. Во многом, но не во всем. Последний считал, что в истории существуют две статичные потенции - религия и государство - и одна динамичная - культура. Ницше же находил статичной только религию, а культуру разделял на два динамичных элемента: искусство, основанное на мире видимости и фантазии, и науку, уничтожающую все иллюзии и образы. Государство он вообще не считал созидающей силой истории, оно лишь результат действительных потенций культуры.

В начале 1871 г. Ницше предпринял попытку занять свободное место профессора философии, а в качестве своего преемника по филологической кафедре предложил кандидатуру Роде. Попытка не удалась из-за противодействия руководителя основной кафедры философии К. Стеффенсена, с подозрением относившегося к вольнодумству Ницше, к его дружбе с язычником Вагнером и увлечению философией Шопенгауэра. Поскольку Стеффенсен частично оплачивал содержание второй философской кафедры, то его мнение оказалось решающим.

Хотя Ницше сам понимал, что не имеет в философии никакого имени и поэтому его шансы весьма призрачны, тем не менее отказ его явно разочаровал. И вновь возобновилось мучительное для него раздвоение между профессией и призванием, между миром Базеля и миром Трибшена. Такое раздвоение и отразила его первая большая культурологическая работа, знаменовавшая его фактическое дезертирство из филологической науки.

НИЗВЕРЖЕНИЕ КУМИРОВ

2 января 1872 г. в книжных магазинах Лейпцига появилась книга Ницше "Рождение трагедии из духа музыки". Задумывалась она еще до франко-германской войны, а схематически очерчена в докладе "Греческая музыкальная драма", прочитанном в университете в январе 1870 г.

Посвященная Вагнеру, работа определяла те основы, на которых покоится рождение трагедии как произведения искусства. Античная и современная линии тесно переплетаются друг с другом в постоянном сопоставлении Диониса, Аполлона и Сократа с Вагнером и Шопенгауэром.

Ницше так сформулировал античные символы:

"До сего времени мы рассматривали аполлоновское начало и его противоположность - дионисийское - как художественные силы: с одной стороны, как художественный мир мечты, завершенность которого не стбит в какой-либо связи с интеллектуальным уровнем или художественным образованием отдельной личности, а с другой - как опьяняющую действительность, которая также не принимает во внимание отдельную личность, а наоборот, стремится даже уничтожить индивида и заменить его мистической бесчувственностью целого".

Освобождающим из этих символов предстает у Ницше дионисийское начало, как бы помогающее "избыть" страдания кошмарного бытия. Оно становится отныне его постоянным спутником. И как удивительное предвидение собственной судьбы звучат его слова: "Танцуя и напевая, являет себя человек как сочлен высшего сообщества: он разучился говорить и ходить, а в танце взлетает в небеса... в нем звучит нечто сверхъестественное: он чувствует себя Богом, сам он шествует теперь так возвышенно и восторженно, как и боги в его снах". (Именно в таком экстазе полтора десятилетия спустя увидит Овербек уже сошедшего с ума Ницше в Турине).

Исходя из "метафизики ужаса" Шопенгауэра, Ницше стремился отыскать контрпозицию христианству и находил ее в символе или мифе разорванного на куски Диониса, в раздроблении первоначала на множество отдельных судеб, на мир явлений, называемых им "аполлоновой частью". То первоначало, которое Шопенгауэр назвал волей, есть основа бытия, оно переживается непосредственно, и прежде всего через музыку. От прочих видов искусства музыка, по мнению Ницше, отличается тем, что она выступает непосредственным отражением воли и по отношению ко всем феноменам реального мира является "вещью в себе". Поэтому мир можно назвать воплощенной музыкой так же, как и воплощенной волей.

Ницше обрушивался на один из главных постулатов христианской веры в вечное существование по милости Бога в потустороннем мире. Ему казалось абсурдом то, что смерть должна быть искуплением первородного греха Адама и Евы. Он высказал поразительную, на первый взгляд, мысль о том, что чем сильнее воля к жизни, тем ужаснее страх смерти. И как можно жить, не думая о смерти, а зная о ее неумолимости и неизбежности, не бояться ее? Древние греки, чтобы выдержать такое понимание реальности, создали свою трагедию, в которой происходило как бы полное погружение человека в смерть.

Причину заката древнегреческой трагедии Ницше усматривал в том, что уже в пьесах Еврипида появилась идея диалектического развития как следствие сократовского рационализма и веры в мощь науки. Сократ стал для Ницше символом реальной потенции духа с магическим воздействием. Вместе с тем Ницше твердо верил в то, что и наука имеет свои пределы. В исследовании отдельных явлений она, по его мнению, в конце концов непременно натыкается на то первоначало, которое уже невозможно познать рационально. И тогда наука переходит в искусство, а ее методы - в инстинкты жизни. Так что искусство неизбежно корректирует и дополняет науку. Это положение стало краеугольным камнем основ "философии жизни" Ницше.

Такое противоречивое переплетение характерно не только для книги, но и, что не менее существенно, для самого автора. Не случайно в январе 1870 г. Ницше в письме к Роде писал: "Наука, искусство и философия столь тесно переплелись во мне, что в любом случае мне придется однажды родить кентавра".

Кентавром этим и стало "Рождение трагедии" - прощальная песнь филологии, встреченная коллегами явно прохладно. Критики, и прежде всего один из наиболее известных в будущем специалистов по античной литературе У. фон ВиламовицМёллендорф, уловили, что Ницше действительно рассматривал "филологию как выкидыш Богини Философии, зачатый совместно с каким-то идиотом или кретином". Более того, "Рождение трагедии" имело зашифрованный смысл: под камуфляжем темы отношения Шопенгауэра и Вагнера к эллииству скрывалось главное - отношения эллинства и христианства, причем Дионис представлял языческую потенцию Христа, а древняя Греция являла собой своего рода трамплин для прыжка в современность, для сильного удара по церковному, по существу, антихристианскому тоталитаризму.

В январе - марте 1872 г. Ницше выступил с серией публичных докладов "О будущности наших учебных заведений", имея в виду не столько швейцарские, сколько прусские гимназии и университеты. Там впервые прозвучала одна из главных идей Ницше - необходимость воспитания истинной аристократии духа, элиты общества. Его ужасала тенденция к расширению и демократизации образования. Он указывал, что "всеобщее образование - это пролог коммунизма. Таким путем образование будет ослаблено настолько, что не сможет более давать никаких привилегий". (выделено нами как цитата для употребления противниками всеобщего образования - V.V.) По Ницше, прагматизм должен присутствовать не в классических гимназиях, а в реальных школах, честно обещающих дать практически полезные знания, а вовсе не какое-то "образование".

К весне 1873 г. между Ницше и Вагнером, год назад переехавшим в Байрейт и занятым организацией знаменитых в будущем музыкальных фестивалей, этого удивительного сплава высокого духовного искусства и трезвого финансового расчета, наметилось пока еще едва заметное охлаждение. Чете Вагнеров были не по душе растущая склочность Ницше к полемическому пересмотру моральных устоев человечества и "шокирующая резкость" его суждений.

Вагнер предпочитал видеть в базельском профессоре верного оруженосца, талантливого и яркого пропагандиста своих собственных воззрений. Но на такую роль Ницше согласиться не мог: его цель - великий штурм морали и ценностей мира, уходящего в прошлое, и поиск новых ориентиров. Но пока Ницше еще не терял надежды, что Байрейт станет источником возрождения европейской культуры. Он задумал серию памфлетов, смысл которых изложен в письме к Роде в марте 1874 г.:

"Для меня крайне важно раз и навсегда извергнуть из себя весь полемически накопившийся во мне негативный материал; сначала я хочу живо пропеть всю гамму моих неприязней, вверх и вниз, причем таким устрашающим образом, чтобы "стены задрожали". Позднее, лет через пять, я брошу всякую полемику и примусь за "хорошую книгу". Но сейчас мне основательно заложило грудь от сплошного отвращения и подавленности. Будет это прилично или нет, но я должен прочистить горло, чтобы навсегда покончить с этим".

Из примерно 20-24 задуманных удалось написать только четыре эссе под общим заглавием "Несвоевременные размышления": "Давид Штраус, исповедник и писатель" "873), "О пользе и вреде истории для жизни" (1874), "Шопенгауэр как воспитатель" (1874) и "Рихард Вагнер в Байрейте" (1875-1876).

В этих размышлениях Ницше выступил страстным защитником немецкой культуры, бичевавшим филистерство и победоносное опьянение после создания империи. Сомнение Ницше, родится ли из победы Германии и ее политического объединения блестящая культура, звучало раздражающим диссонансом на фоне бравурного грохота литавр, возвещавших эру расцвета культуры, как произошло это с древними греками после окончания персидских войн во времена Перикла. В статье "Господин Фридрих Ницше и немецкая культура" лейпцигская газета объявила его "врагом Империи и агентом Интернационала". Поистине, трудно представить что-либо более комичное, нежели последнее обвинение, но после этого в Германии стали замалчивать Ницше.

Тем более, что как раз в то время, когда немецкая историческая наука становилась образцом в Европе и переживала период подъема, Ницше резко выступил против преклонения перед историей как слепой силой фактов. В прошлом он видел лишь бремя, отягощавшее память, не дававшее жить в настоящем. А между тем прошлого нужно ровно столько, сколько требуется для свершения настоящего. В этом Ницше явно шел по стопам Гёте, сказавшего однажды: "Лучшее, что мы имеем от истории, - возбуждаемый ею энтузиазм" .

Ницше различал три рода истории - монументальный, антикварный и критический. История первого рода, по его мнению, черпает из прошлого примеры великого и возвышенного. Она учит, что если великое уже существовало в прошлом хотя бы однажды, то оно может повториться и еще когда-нибудь. Поэтому монументальная история служит источником человеческого мужества и вдохновения, источником великих побуждений. Опасность же ее Ницше видел в том, что при таком подходе забвению предаются целые эпохи, образующие как бы серый однообразный поток, среди которого вершинами возносятся отдельные разукрашенные факты.

Антикварная история охраняет и почитает все прошлое, ибо оно освящено традициями. Она по своей природе консервативна и отвергает все, что не преклоняется перед прошлым, отметает все новое и устремленное в будущее. Когда современность перестает одухотворять историю, антикварный род вырождается в слепую страсть к собиранию все большего и большего числа фактов, погребающих под собой настоящее.

Поэтому Ницше выше других ставил критическую историю, которая привлекает прошлое на суд и выносит ему приговор от имени самой жизни как темной и влекущей за собой силы. Но он сразу предупреждал, что критическая история очень опасна, поскольку мы продукт прежних поколений, их страстей, ошибок и даже преступлений. И оторваться от всего этого невозможно.

Все виды истории имеют свое несомненное право на существование. В зависимости от обстоятельств, целей и потребностей всякий человек и всякий народ нуждаются в известном знакомстве с каждым из этих видов. Важно лишь то, чтобы история не заменяла собою жизнь, чтобы прошлое не затмевало настоящего и будущего. Поэтому слабых людей история подавляет, вынести ее могут только сильные личности. В этом Ницше видел как пользу, так и вред истории для жизни.

Современную культуру Ницте отвергал потому, что она, с его точки зрения, не сознает своего назначения вырабатывать гениев. Низкие меркантильные интересы, холодный научный рационализм, стремление государства руководить культурой - все это ведет ее к упадку и кризису. Между тем путь к истинной культуре, определяемой Ницше как "единство художественного стиля во всех проявлениях жизни народа" , лежит через выработку в нас и вне нас философа, художника и святого, идеальное сочетание которых Ницше находил в Шопенгауэре и Вагнере.

И новый парадокс. Панегирик Вагнеру в четвертом "Несвоевременном" - это и отречение от него, и прощание с ним, лебединая песня "вагнерщины и героического германизма". Разрыв этот открывал перспективу абсолютного одиночества, ибо, по словам самого Ницше, "у меня не было никого, кроме Рихарда Вагнера". В сферу пересмотра втягивается и Шопенгауэр. Наступил короткий период позитивистского перерождения Ницше, прилежание ремесленника стало выше природной одаренности, наука - выше искусства, целью культуры стало уже не сотворение художественного гения, а познание истины.

Период этот совпал со столь резким ухудшением здоровья, что Ницше в октябре 1876 г. получил годичный отпуск для лечения и отдыха. Проводя это время на курортах Швейцарии и Италии, он урывками работал над новой книгой, составленной в форме афоризмов, ставшей обычной для последующих сочинений Ницше. Причина заключалась не только в том, что из-за постоянных приступов и полуслепоты он мог лишь записывать отдельные мысли или набрасывать фрагменты. Дело в оригинальном образе мышления Ницше, чуждом традиционной систематики, свободном и музыкальном. Он всегда если не поэт, то чародей формы, столь богатой жанровотематическими переплетениями, что его афоризмы необычайно многослойны. Они не фиксируют строго очерченную мысль, а скорее, нюансируют все, что приходит на ум, предлагают не жесткую формулу, а широкое поле для осторожного обдумывания всего предполагаемого. По словам принстонского профессора В. Кауфмана, "в одном и том же разделе Ницше нередко занят этикой, эстетикой, философией истории, теорией ценностей, психологией и, быть может, еще полудюжиной других областей, Поэтому усилия издателей Ницше систематизировать его записи должны были потерпеть неудачу ".

Именно поэтому невозможно изложить философию Ницше, нельзя сделать то, что не позволял себе он сам, ибо домыслы приведут лишь к тому, что свои интерпретации будут выдаваться за его мысли. Все эти интерпретации, а их великое множество, на самом деле - произвольные выдергивания и систематизация кусков из всего корпуса сочинений Ницше. Интерпретации эти, разумеется, не бесполезны; одни внешне убедительны, другие - не слишком, но все они неполны и односторонни, все они рискуют оказаться ошибочными и несостоятельными. Поэтому лучшее, что можно сделать, - это не увлекаться блестящими фразами, бросающимися в глаза, а постараться очертить главные координаты мысли Ницше. не забывая при этом, что они выступают независимо друг от друга, а попытки втиснуть их в жесткий корсет вроде "философии жизни", "волюнтаризма", "иррационализма" заведомо обречены на провал, что и надо честно признать заранее.

ПИРШЕСТВО МЫСЛИ

Бомба с позитивистским зарядом взорвалась в мае 1878 г. публикацией новой книги Ницше "Человечество, слишком человеческое" с шокирующим подзаголовком "Книга для свободных умов". В ней автор публично и без особых церемоний порвал с прошлым и его ценностями: эллинством, христианством, Шопенгауэром, Вагнером.

Такой неожиданный поворот вряд ли можно сводить к двум наиболее распространенным версиям. Первая объясняет его обычной завистью неудавшегося музыканта к Вагнеру, однажды довольно пренебрежительно отозвавшемуся об одной из музыкальных композиций Ницше. Вторая версия усматривает причину в воздействии на Ницше его "злого демона" - философа и психолога Пауля Рэ (18491901), с которым Ницше тесно сдружился, живя в Сорренто.

Несомненно, дружба с Рэ сыграла известную роль в переломе ницшевского мировоззрения, но Ницше уже до этого знакомства явно охладел к вагнерианству и метафизике немецкого идеализма. В Пауле Рэ он нашел не вдохновителя, а единомышленника. Не случайно на подаренной Ницше книге "Происхождение моральных чувств", вышедшей за год до "Человеческого", Рэ написал: "Отцу этой книги с благодарностью от ее матери". Так что влияние бесспорно, но влияние обоюдное.

Оторопевшие от измены Ницше почитатели Вагнера онемели от ярости, а в августе 1878 г. сам маэстро разразился крайне агрессивной и злобной статьей "Публика и популярность". Имя Ницше в ней не называлось, но явно подразумевалось. Его книга расценивалась как следствие болезни, а блестящие афоризмы - как ничтожные в интеллектуальном плане и прискорбные в моральном. Зато очень высоко отозвался о книге Якоб Буркхардт, сказавший, что она "увеличила независимость в мире". Аристократически мыслящему Буркхардту, поклоннику Ренессанса и певцу индивидуальности личности, не могло не импонировать предостережение Ницше против социализма, который "жаждет такой полноты государственной власти, какою обладал только самый крайний деспотизм, и он даже превосходит все прошлое тем, что стремится к формальному уничтожению личности; последняя представляется ему неправомерной роскошью природы, и он хочет реформировать ее, превратив в целесообразный орган коллектива".

Предупреждал Ницше и о тех опасностях, которые порождает насильственный социальный переворот. Он "хотя и может быть источником силы в ослабевшем человечестве, но никогда не бывает гармонизатором, строителем, художником, завершителем человеческой природы".

Новый, 1879 г. принес Ницше неимоверные физические страдания: почти каждодневные приступы болезни, непрерывная рвота, частые обмороки, резкое ухудшение зрения. Продолжать преподавание он был не в силах, и в июне Ницше получит по его прошению отставку с назначением ежегодной пенсии в 3 тыс. франков. Он уехал из Базеля в Сильс-Марию, в долину Верхнего Энгадина - тихое местечко с густым хвойным лесом и маленькими голубыми озерами. Сгорбившийся, разбитый и постаревший лет на 10 полуслепой инвалид, хотя ему не исполнилось еще и 35 лет.

В жизни Ницше началась полоса бесконечных скитаний: летом по Швейцарии, зимой по Северной Италии. Скромные дешевые пансионаты в Альпах или на Лигурийском побережье; убого меблированные холодные комнаты, где он часами писал, почти прижавшись двойными очками к листу бумаги, пока воспаленные глаза не отказывали; редкие одинокие прогулки; спасавшие от бессонницы ужасные средства - хлорал, веронал и, возможно, индийская конопля; постоянные головные боли; частые желудочные судороги и рвотные спазмы - 10 лет длилось это мучительное существование одного из величайших умов человечества.

Но и в тот ужасный 1879 г. он создал новые книги: "Пестрые мысли и изречения", "Странник и его тень". А в следующем, 1880 г. появилась "Утренняя заря", где сформулировано одно из краеугольных понятий ницшевской этики - "нравственность нравов".

Вначале Ницше проанализировал связь падения нравственности с ростом свободы человека. Он полагал, что свободный человек "хочет во всем зависеть от самого себя, а не от какой-либо традиции". Последнюю он считал "высшим авторитетом, которому повинуются не оттого, что он велит нам полезное, а оттого, что он вообще велит". А отсюда следовало еще пока не высказанное, но уже прочерченное отношение к морали как к чему-то относительному, так как поступок, нарушающий сложившуюся традицию, всегда выглядит безнравственным, даже и в том случае, если в его основе лежат мотивы, "сами положившие начало традиции".

"Утренняя заря" успеха почти не имела. Непривычное построение книги, более полутысячи вроде бы никак не связанных друг с другом афоризмов могли вызвать только недоумение, а немецкая читающая публика, привыкшая к логичной и педантичной последовательности философских трактатов, была просто не в состоянии одолеть это странное произведение, а уж тем более понять его.

Как продолжение "Утренней зари" зимой 1881-1882 г. Ницше написал в Генуе "Веселую науку", выходившую позже несколькими изданиями с дополнениями.

С этого сочинения началось новое измерение мысли Ницше, невиданное никогда прежде отношение к тысячелетний европейской истории, культуре и морали как к личной своей проблеме: "Я вобрал в себя дух Европы - теперь я хочу нанести контрудар". Но столь интимная сопереживаемость с историей не могла обернуться ни чем иным, как "отравлением стрелой познания" и "ясновидением" , а сам Ницше - "полем битвы". Легко пожать плечами при этом признании, полагая, что оно было высказано человеком, страдающим манией величия. Труднее признать как непреложную данность поразительнейший дар Ницше жить в возвышенном мире и не воспринимать это как "нечто фальшивое и жуткое".

Особенно впечатляют два фрагмента "Веселой науки" - "Безумный человек" и "Величайшая тяжесть". В первом возникает тема "смерти Бога", образ которого увенчан в многочисленных надгробиях и церквах, разбросанных по всей Земле. Диагноз Ницше фиксирует глубинную ситуацию эпохи, когда сверхчувственный мир лишается своей действенной силы будить и созидать. Отныне человек вступает в эру совершеннолетия, теперь он предоставлен самому себе. Авторитет Бога и церкви исчезает, но на их место приходит авторитет совести, авторитет рвущегося на освободившееся место разума. Сверхчувственный мир идеалов умирает, но творческое начало - прерогатива библейского Бога - переходит в человеческую деятельность. Но коль скоро этот сверхчувственный мир начиная с Платона, вернее с христианского толкования его учения, трактуется как мир подлинный, то его гибель означает для Ницше конец всей предыдущей западной философии в лице метафизики или платонизма. Ее заменяет "веселая наука" Ницше, открывающая "ужас ные истины". Второй фрагмент в общих чертах намечает развитую позднее идею "вечного возвращения". Неверно усматривать в этой концепции нечто мистическое. Наоборот: она происходит от естественнонаучных позитивистских посылок, представленных, в частности, Ойгеном Дюрингом в книге "Курс философии" (1875), которую внимательно изучал Ницше.

Дюринг высказал мысль, что Вселенную в принципе можно было бы представить в любой момент в виде комбинации элементарных частиц. Тогда мировой процесс будет калейдоскопом их различных комбинаций, число которых имеет предел. А это означает, что после завершения последней комбинации может вновь складываться первая. Следовательно, мировой процесс - не что иное, как циклическое повторение однажды уже бывшего. Дюринг как позитивист отвергал такую гипотезу, считая количество комбинаций уходящим в "дурную бесконечность" (выражение Гегеля). Однако эта идея глубоко поразила Ницше. Ницше вслед за Дюрингом исходит из того, что в основе бытия лежит некое определенное количество квантов силы, понимаемых не физически, а биологически. Кванты эти, подобно объективациям воли в философии Шопенгауэра, находятся в постоянной борьбе друг с другом, образуя при этом отдельные сочетания. А так как число квантов постоянно, то периодически должны складываться комбинации, уже бывшие когда-то прежде: "Вс е становление имеет место только в рамках вечного круговращения и постоянного количества силы". Таким образом, бытие в том виде, в каком оно существует, не имеет цели и смысла, оно неумолимо вновь и вновь повторяется, никогда не переходя в небытие - неизбежный вечный круговорот и вечное возвращение. Но, следовательно, повторяется и человек, а значит, никакой потусторонней небесной жизни в природе не существует и каждое мгновение вечно, поскольку неизбежно возвращается.

МОЙ СЫН ЗАРАТУСТРА

Мысль о вечном возвращении настолько глубоко захватила Ницше, что он в необыкновенно короткое время (всего за несколько месяцев) создал величественную дифирамбическую поэму "Так говорил Заратустра". Он писал ее в феврале и в конце июня - начале июля 1883 г. в Рапалло и в феврале 1884 г. в Сильсе. Через год Ницше создал четвертую часть поэмы, столь лично-интимную, что вышла она всего в 40 экземплярах за счет автора для близких друзей. Из этого числа Ницше подарил только семь, ибо больше дарить было некому. Непостижимо чужд стал Ницше эпохе. Горько читать его письма, в которых он робко извиняется за просьбу ознакомиться с его книгой. Не успеха, не славы, даже не простого человеческого сочувствия ждал он: он надеялся найти хоть какой-нибудь отклик на сжигающие его мысли. И все напрасно! Даже самые близкие люди - сестра, Овербек, Роде, Буркхардт - избегали в ответных письмах всяких суждений, словно тягостной повинности, настолько непонятны им были боль и страдания его лихорадочно го разума.

Время работы над "Заратустрой" - один из тяжелейших периодов в жизни Ницше. В феврале 1883 г. в Венеции скончался Рихард Вагнер. Тогда же Ницше пережил серьезную размолвку с матерью и сестрой, возмущенными его намерением жениться на Лу Андреас-Саломе (1861-1937), в будущем известной писательнице, авторе биографий P.M. Рильке и 3. Фрейда, которую они считали "совершенно аморальной и непристойной особой". Тяжело пережил Ницше и помолвку сестры с учителем гимназии Бернхардом Фёрстером, вагнерианцем и антисемитом. В апреле 1884 г. Ницше писал Овербеку: "Проклятое антисемитство стало причиной радикального разрыва между мною и моей сестрой".

"Заратустра" занимает исключительное место в творчестве Ницше. Именно с этой " книги в его умонастроении происходит резкий поворот к самоосознанию в себе человека-рока. Но вряд ли следует считать, что эта поэма означает начало третьего, уже собственно "ницшеанского" этапа его творчества, ибо "Заратустра" вообще стоит особняком в творчестве Ницше. Эта необыкновенная музыкально-философская книга вообще не укладывается в привычные каноны анализа. Ее органическая музыкальность требует не столько осмысления, сколько сопереживания. Справедливо замечает доктор философских наук К.А. Свасьян, автор предисловия и составитель двухтомного собрания сочинений Ницше, что эта книга ставит "перед читателем странное условие: понимать не ее, а ею". Добавим к этому, что "Заратустра" практически не переводима с немецкого на другие языки, как не переводим, например, волшебник языка Гоголь. Необычайная игра слов, россыпи неологизмов, сплошная эквилибристика звуковых сочетаний, ритмичность, требующа я не молчаливого чтения, а декламации. Неповторимое произведение, аналог которому вряд ли сыщется в мировой литературе.

Книга содержит необычайно большое число полускрытых ядовитых пародий на Библию, а также лукавые выпады в адрес Шекспира, Лютера, Гомера, Гёте, Вагнера и т.д., и т.п. На многие шедевры этих авторов Ницше дает пародии с одной-единственной целью: показать, что человек - это еще бесформенная масса, материал, требующий талантливого ваятеля для своего облагораживания. Только так человечество превзойдет самого себя и перейдет в иное, высшее качество - появится сверхчеловек. Ницше закончил первую часть "Заратустры" словами: "Мертвы все боги; теперь мы хотим, чтобы здравствовал сверхчеловек".

Известно, какой кровавый след оставили в истории нелюди, возомнившие себя сверхчеловеками. Но виновен ли в этом Ницше? Ни в коем случае. Его сверхчеловек - результат культурно-духовного совершенствования человека, тип, настолько превосходящий современного Ницше человека по своим интеллектуально-моральным качествам, что он образует как бы новый и особый биологический тип. Аргументы сверхчеловека не пистолет и дубинка: они сводятся к осознанию необходимости того, чтобы человек возносился над прежним уровнем не ради произвола и господства над другими, а ради нового бытия, к которому нынешний человек по сути своей еще просто не готов.

Не случайно, не красного словца ради поставил Ницше появление сверхчеловека в зависимость от смерти богов. На первый взгляд, кажется, что Ницше помещает человека на опустевшее место Бога. Но это не так. Если Бог мертв, то его место так и остается пустым, и не созидание, а только господство над сущим в виде господства над Землей переходит к сверхчеловеку будущего.

Сверхчеловек - это не вождь, возвышающийся над массой людей, не фюрер, не дуче, не каудильо, не генеральный секретарь, как это, может быть, кое-кому хотелось бы думать. Это нравственный образ, означающий высшую степень духовного расцвета человечества, олицетворение тех новых моральных идеалов, любовь к которым Ницше стремился сделать главным нравственным устремлением человечества.

Очень просто возмутиться идеей сверхчеловека, но непозволительно представлять это возмущение, возможно и понятное, как опровержение Ницше. Он мыслил появление сверхчеловека как долгий процесс величайших самопреодолений, как великое торжество духовной природы человека, а не индульгенцию буйствующему произволу хамов.

Другое заблуждение, вытекающее из неверного толкования сверхчеловека у Ницше, заключается в том, что Ницше объявляют философом одной ключевой общественной проблемы - "поддержания господства власть имущих, борьбы с восстаниями порабощенных".

Действительно, господство знати - одна из главных основ общественно-морального идеала Ницше. Но нам прежде всего надо уяснить, что вкладывает Ницше в понятия "господство" и "знать".

"Господство" Ницше понимал не как политическую или юридическую и, тем более, не экономическую власть над людьми. Его "господство" относится к сфере духа - это власть в силу выдающихся духовных качеств, которыми обладающая ими личность щедро и бескорыстно одаривает других. Недаром Ницше недвусмысленно писал: "Но ужасом является для нас вырождающееся чувство, которое говорит: "Все для меня".

Тогда станет понятно, что "аристократия" в учении Ницше вовсе не равнозначна со- циальной власти немногих избранных над массами: во всех его произведениях "знать" и "чернь" всегда употребляются не как социально-политические, а исключительно как моральные категории. Общественная иерархия здесь совершенно ни при чем. Не богатством или бедностью определяются знать и чернь, а величием или ничтожеством. Величие души - удел немногих, а оно-то и придает смысл самому существованию человека.

СТРАДАНИЕ ДОБРОМ

Теперь рассмотрим миф о Ницше как об аморальном певце насилия и жестокости. Смею утверждать, что ни до, ни после Ницше не было такого морального философа. С моральной меркой он подходил ко всему, вплоть до самого бытия, что может показаться нелепым до тех пор, пока мы не поймем общий ход его мысли. Прозвучавшая еще в "Утренней заре" критика морали подводила человечество к осознанию "великого полдня", к моменту высшего самосознания, к той новой морали, которая так необычна, так высоко возносится над общепринятой, что кажется аморальностью.

То, против чего протестовал Ницше, - это идея долга в морали. Она не может быть не чем иным, как принуждением, обязанностью. А так как моральное принуждение исходит из собственного "я", то психологически оно более чувствительно, нежели принуждение внешнее. Потому-то Ницше так восставал против морального принуждения, основанного на страхе наказания, общественного осуждения либо на расчете на награду:

"Вы любите вашу добродетель, как мать любит свое дитя; но когда же слыхано было, чтобы мать хотела платы за свою любовь?..

Пусть ваша добродетель будет вашим Само, а не чем-то посторонним, кожей, покровом - вот истина из основы вашей души, вы, добродетельные...

Пусть ваше Само отразится в поступке, как мать отражается в ребенке, - таково должно быть ваше слово о добродетели!"

Разве отсюда не ясно, что Ницше настаивал на воспитании таких моральных качеств, когда должное будет одновременно и желаемым, когда моральные установки превратятся в индивидуальные потребности, когда исчезнет чувство тягостной принудительности моральных норм и законов?

Ницше поставил перед человеком труднейшую дилемму: мораль или свобода, ибо традиционная мораль, окружившая человека колючей проволокой запретов, могла утвердиться лишь на основе принудительности. Выбор Ницше был в пользу свободы, но не столько свободы от морали, сколько свободы для морали, новой и истинно свободной.

Праведное негодование вызывают слова Ницше: "Мы должны освободиться от морали..." Услыхавшие их в ужасе зажимают свои уши и не внемлют продолжению фразы: "...чтобы суметь жить морально".

Или коснемся приписываемой Ницше жестокости, которую выводят обычно из донельзя затертой высказанной им формулы "падающего подтолкни". Но искажен здесь не только смысл, а и сама фраза. Вот она:

"О братья мои, разве я жесток? Но я говорю: что падает, то нужно еще и толкнуть!

Все, что от сегодня, - падает и распадается: кто захотел бы удержать его? Но я - я хочу еще толкнуть его!..

И кого вы не научите летать, того научите - быстрее падать!"

Разве не следует отсюда, что речь идет не об отношениях между людьми, а о падении эпох, государств, народов, нравов? А кто возразит против того, что все отмирающее в истории, все, что становится нежизнеспособным, загнивающим, должно кануть в небытие? И в этом ему надо помочь, надо подтолкнуть его к пропасти, иначе процесс тления может тянуться годами и столетиями. Возможно, что элемент жестокости по отношению к гибнущему присутствует, но жестокость эта необходима во благо, а потому справедлива. Другое дело, конечно, когда за погибающее принимают подчас вполне еще жизнеспособное и пытаются его уничтожить. Ни к чему хорошему это привести не может. Однако Ницше к такому произволу не имеет никакого отношения.

ПЛЯСКА НАД ПРОПАСТЬЮ

После "Заратустры" все созданное ранее казалось Ницше столь слабым, что у него возник химерический замысел переписать прежние работы. Но из-за своей физической слабости он ограничился лишь новыми великолепными предисловиями почти ко всём вышедшим своим книгам. А вместо ревизии прошлого произошло обратное: Ницше написал зимой 1885-1886 г. "прелюдию к философии будущего", книгу "По ту сторону добра и зла", по его словам, "ужасную книгу", проистекшую на сей раз из моей души, - очень черную". Ницше прекрасно понимал, что перешел за некую грань и стал чем-то вроде интеллектуального диссидента, бросившего вызов лжи тысячелетий. Именно здесь он, убежденный в том, что в человеке тварь и творец слились воедино, разрушает в себе тварь, чтобы спасти творца. Но закончился этот кошмарный эксперимент тем, что разрушенной оказалась не только тварь, но и разум творца.

Посылая Овербеку экземпляр с дарственной надписью, Ницше писал:

"И все же, старый друг, просьба: прочти ее всю и воздержись от горечи и осуждения... если книга окажется тебе невмоготу, то, возможно, это не коснется сотни частностей. Может, она послужит разъяснению в чем-то моего Заратустры, который потому и является непонятной книгой, что восходит весь к переживаниям, не разделяемым мною ни с кем. Если бы я мог высказать тебе мое чувство одиночества. Ни среди живых, ни среди мертвых нет у меня никого, с кем я бы чувствовал родство. Неописуемо жутко это".

К сожалению, непонятой и непонятной осталась и книга "По ту сторону добра и зла", изданная за счет скромных средств автора. К лету следующего года было продано всего 114 экземпляров. Отмалчивались друзья - Роде и Овербек; Буркхардт ответил вежливым письмом с благодарностью за книгу и чисто формальным комплиментом, явно вымученным.

Отчаявшийся Ницше в августе 1886 г. послал книгу датскому литературному критику Георгу Брандесу и известному французскому историку и литературоведу Ипполиту Тэну. Первый ничего не ответил, а Тэн отозвался необычайно похвально, пролив бальзам на душу Ницше. А между тем именно в книге "По ту сторону добра и зла", как ни в какой другой, Ницше обнаружил удивительную проницательность, предсказав катастрофические процессы будущего.

Он размышлял о распаде европейской духовности, низвержении прошлых ценностей и норм, восстании масс и создании для их оболванивания и обслуживания чудовищной массовой культуры, унификации людей под покровом их мнимого равенства, начале борьбы за господство над всем земным шаром, попытках выращивания новой расы господ, тиранических режимах как порождении демократических систем. Темы эти будут подхвачены и развиты, только более сухо и тяжеловесно, крупнейшими философскими умами XX в. - Эд. Гуссерлем, М. Шелером, О. Шпенглером, X. Ортегой-Гассетом, М. Хайдеггером, К. Ясперсом, А. Камю.

Ницше затронул здесь и проблему двойной морали - господ и рабов. Но сколь извращен его взгляд в расхожих представлениях, постоянно подпитываемых теми, кто не удосужился вдуматься в эту проблему или просто не в состоянии этого сделать!

Ведь Ницше никоим образом не пропагандировал идею о том, что для власть имущих должна быть одна мораль, а для подчиненных масс - другая. Он просто констатировал это как реальный факт, но сам писал о другом - о двух типах одной морали, существующих "даже в одном и том же человеке, в одной душе". Различия этих типов определяются различием моральных ценностей. Для морали господ характерна высокая степень самоуважения, возвышенное, гордое состояние души, ради которого можно пожертвовать и богатством, и самой жизнью. Мораль рабов, напротив, есть мораль полезности. Малодушный, мелочный, унижающийся человек, с покорностью выносящий дурное обхождение ради своей выгоды - вот представитель морали рабов, на какой бы высокой ступени социальной лестницы он ни находился. Рабская мораль жаждет мелкого счастья и наслаждения; строгость и суровость по отношению к самому себе - основа морали господ.

Именно в связи с книгой "По ту сторону добра и зла" появляется представление о Ницше как о "динамите". Такую метафору употребил ивейцарский критик И. Видман в статье "Опасная книга Ницше", правильно уловивший ее взрывную мощь, которая "может послужить весьма полезному делу; вовсе не следует, что ею необходимо злоупотреблять в преступных целях. Следовало бы лишь отчетливо сказать там, где хранится подобное вещество: "Это динамит!"... Ницше - первый, кто знает выход из положения, но выход столь страшный, что это поистине ужасает - видеть его бредущим по не проторенной еще одинокой тропе".

Чтобы избежать кривотолков вокруг книги, Ницше за три июльские недели 1887 г. написал как дополнение к ней полемическое сочинение "К генеалогии морали", изданное, кстати, также за его счет. В нем он поставил три основные проблемы: аскетические идеалы, способные придать смысл человеческому существованию; "вина" и "нечистая совесть" как инстинктивные источники агрессивности и жестокости; наконец, ключевое понятие движущей силы в структурировании ценностей морали - ressentiment. Ницше употребил здесь французское слово, поскольку ему нет аналога в немецком (как, кстати, и в русском языке). В общем плане это понятие характеризует атмосферу неопределенной враждебности, ненависти и озлобления, но не самих по себе, а только вкупе с чувством бессилия, порождаемым несоответствием между внутренними притязаниями и фактическим положением человека в обществе.

Явление это могло возникнуть только в новое время, когда принцип средневековой сословной регламентации, при которой человек осознавал свое место в данной социальной микроструктуре и не сравнивал себя с представителем иного сословия, был отброшен и заменен принципом эгалитаризма и формально равной конкуренции. Тогда-то и возникло это психологическое состояние, при котором усилилось недовольство человека своим положением в иерархии ценностей и был сформирован стереотип неадекватных притязаний. Именно поэтому небольшая книжка Ницше дала великолепный ключ к пониманию психологического типа революционера-экстремиста, куда более ценный, чем увесистые историко-социологические трактаты ученых мужей. Позднее Макс Вебер блестяще использовал это понятие при анализе хозяйственной этики мировых религий, а Вернер Зомбарт - в исследовании пролетарского социализма.

НА ПОРОГЕ ТЬМЫ

В Ницце осенью 1887 г. Ницше приступил к первым наброскам задуманного им "главного сочинения" всей жизни. Всего он записал 372 заметки, поделенные на четыре раздела: европейский нигилизм, критика высших ценностей, принцип новой оценки, дисциплина и подбор. Это действительно не отделанные и не отшлифованные заметки, и не искрящиеся афоризмы, к которым привыкли его читатели. Собранные затем сестрой и ее сотрудниками по "Архиву Ницше" из 5 тыс. листов рукописного наследия философа заметки д составили одну из наиболее нашумевших его книг "Воля к власти", хотя сам Ницше за ее содержание и смысл ответственности, как выяснилось, не несет. Составители произвольно поместили туда не только упомянутые заметки, но и множество других, так что общее их число перевалило за тысячу и существенно исказило общую модальность задуманного сочинения.

В апреле 1888 г. в Ницце стало слишком жарко, яркое весеннее солнце начало болезненно действовать на больные глаза Ницше. Пришлось снова поменять место, и он отправился в климатически более подходящий Турин.

Ранним утром 2 апреля Ницше сел в поезд "Ривьера" и навсегда покинул Ниццу. Чтобы попасть в Турин, следовало сделать пересадку в Савойе. Но Ницше по ошибке сел в -поезд, идущий в Геную, тогда как его багаж, состоявший в основном из рукописей, покатил к месту назначения - в Турин. Чувствительный и легко возбудимый Ницше тяжело перенес досадное недоразумение. В пригороде Генуи он провел в гостинице два дня, совершенно разбитый и измученный. Лишь 5 апреля он наконец приехал в Турин.

В это же время произошла странная история, связанная с датским литературным критиком Г. Брандесом, с которым Ницше дружил. Именно он ввел в духовный мир скандинавских стран философию Ницше, оказавшую заметное влияние на знаменитых писателей Августа Стриндберга и Кнута Гамсуна.

Внимательно прочитав присланные ему издателем Фричем книги Ницше, Брандес пришел в ужас от того, что никто в Скандинавии не знает столь великого мыслителя, и начал готовить курс лекций о его философии для Копенгагенского университета. Брандес попросил Ницше прислать ему свою биографию и одну из последних фотографий, ибо внешность человека зачастую позволяет лучше понять и его внутренний мир. Тут и началась непонятная история, ставшая, возможно, одним из первых проявлений душевного расстройства Ницше.

Посланная Брандесу автобиография пестрила вымышленными событиями, вплоть до того, что Ницше уверял, будто его первое и настоящее имя - Густав-Адольф. Значительная часть автобиографии была посвящена физическому самочувствию Ницше и настойчивому желанию уверить Брандеса в том, что у него никогда не бывало симптомов душевного расстройства. В то же время он ничего не написал о своих произведениях, хотя Брандеса интересовало именно это. Он специально просил Ницше написать не просто о жизни, но как можно подробнее о своем творчестве и дальнейших планах.

Странностями сопровождалась и просьба Брандеса прислать фотографию. Только через три недели Ницше написал матери в Наумбург и попросил ее отправить Брандесу любую из его лучших фотографий, если она даже окажется единственной. Тем временем Брандес, уже пославший Ницше свое фото, упрекал его в. медлительности и удивлялся, что тот не найдет пяти минут, чтобы посетить фотоателье. Но Ницше вновь переадресовал эту просьбу матери, явно не желая фотографироваться.

Лекции Брандеса, посвященные творчеству Ницше, пользовались в Копенгагенском университете большой популярностью и собирали более 300 слушателей. Ницше был чрезвычайно доволен этим, но к чувству радости примешивался налет досады от того, что его признают в Дании, а в Германии, на его родине, поклоняются другим кумирам, прежде всего Рихарду Вагнеру.

Уязвленный Ницше задумал написать памфлет "Казус Вагнер". Это была тщательно продуманная, блестяще написанная работа, пропитанная ядовитым и уничтожающим сарказмом.

Прежде всего Ницше отметил болезненный характер музыки Вагнера: "Вагнер - художник декаданса... Я далек от того, чтобы безмятежно созерцать, как этот декадент портит нам здоровье - и к тому же музыку! Человек ли вообще Вагнер? Не болезнь ли он скорее? Он делает больным все, к чему прикасается - он сделал больною музыку ".

Ницше утверждал, что Вагнер разработал новую систему музыки лишь потому, что чувствовал свою неспособность тягаться с классиками. Его музыка просто плоха, поэтому он прикрывает ее убожество пышностью декораций и величием легенды о Нибелунгах. С помощью грохота барабанов и воя флейт он стремится заставить всех остальных композиторов маршировать за собой. Поэтому вагнерианство - форма проявления идиотизма и раболепия:

"Ни вкуса, ни голоса, ни дарования: сцене Вагнера нужно только одно: германцы... Определение германца: послушание и длинные ноги... Глубоко символично, что появление и возвышение Вагнера совпадает по времени с возникновением "империи": оба факта означают одно и то же - послушание и длинные ноги".

Памфлет - итог длительных и мучительных раздумий Ницше над великой проблемой искусства, под которым он имел в виду прежде всего музыку. У Вагнера романтизм доходил до своего идеала и предела. Для Ницше романтизм - всего лишь веха на пути к нигилизму, так же как и христианство. Как раз в то время он записал знаменитые свои "пять нет": чувству вины; скрытому христианству (перенесенному в музыку); XVIII в. Руссо с его "природой"; романтизму; "преобладанию стадных инстинктов". Именно тогда, когда Вагнер повернул к прославлению древнегерманского пантеона богов и немецкого рейха, отношения между ним и Ницше начали быстро ухудшаться.

Памфлет был напечатан в середине сентября 1888 г., когда Ницше находился еще в Сильсе. В конце месяца он вновь поехал в Турин, где его самочувствие неожиданно резко улучшилось: пропали бессонница и головные боли, исчезли мучившие его 15 лет приступы тошноты. Ницше страстно набросился на работу, совершал ежедневные прогулки вдоль берега По, много читал. Вечерами отправлялся на концерты или часами импровизировал в своей комнате на фортепиано. Он чувствовал себя превосходно, о чем незамедлительно сообщил матери и друзьям.

Но каким же контрастом всему этому выступали некоторые трудно объяснимые поступки Ницше! Первый из них касался его отношений со старым и добрым знакомым, гамбургским концертмейстером Хансом фон Бюловом. 10 августа Ницше послал ему предложение поставить на гамбургской сцене оперу своего друга Петера Гаста "Венецианские львы", оцененную Ницше гораздо вышь произведений Вагнера, заполонивших оперные подмостки от Петербурга до Монтевидео. Занятый делами, Бюлов, который был к тому же директором берлинской филармонии и постоянно курсировал между Гамбургом и столицей, задержался с ответом. Напрасно прождав два месяца и потеряв терпение. Ницше, не выяснив причины молчания, написал в начале октября Бюлову в чрезвычайно резком тоне:

"Вы не ответили на мое письмо. Обещаю Вам, что отныне навсегда оставляю Вас в покое. Я думаю. Вы понимаете, что это пожелание выразил Вам лучший ум века".

Одновременно Ницше пошел на разрыв отношений с писательницей и верной своей подругой Мальвидой фон Мейзенбуг: он послал ей "Казус Вагнер", прекрасно зная о ее глубоком восхищении композитором. Словно не подозревая об этом, Ницше попросил узнать у ее зятя, мужа ее приемной дочери Ольги Герцен, Габриэля Моно, кто мог бы перевести памфлет на французский язык и напечатать его во Франции.

Получив вежливый и уклончивый ответ, а фактически отказ, Ницше пришел в ярость и отправил Мейзенбуг подряд два оскорбительных письма: "Эти сегодняшние людишки с их жалким выродившимся инстинктом должны бы быть счастливы, имея того, кто в неясных случаях говорит им правду в глаза". Они нуждаются, продолжал Ницше, "в гении лжи. Я же имею честь быть антиподом - гением истины".

И во втором письме:

"В своей жизни Вы разочаровывались почти в каждом; немало несчастий, в том числе и в моей жизни, идет отсюда... Наконец, Вы осмелились встать между Вагнером и Ницше! Когда я пишу это, мне стыдно ставить свое имя в таком соседстве. Итак, Вы даже и не поняли, с каким отвращением я 10 лет назад отвернулся от Вагнера... Разве Вы не заметили, что я более 10 лет являюсь голосом совести для немецкой музыки, что я постоянно насаждал честность, истинный вкус, глубочайшую ненависть к отвратительной сексуальности вагнеровской музыки? Вы не поняли ни единого моего слова; ничто не поможет в этом, и мы должны внести ясность в наши отношения - в этом смысле "Казус Вагнер" для меня счастливый казус".

В обоих случаях Ницше порвал с окружением Вагнера 70-х годов. Ведь он познакомился с Мейзенбуг еще в июне 1872 г. на представлении в мюнхенской опере "Тристана и Изольды" в постановке Бюлова. И разрыв этот глубоко символичен: Ницше сжег мосты, связывавшие его с прошлым.

В конце 1888 г. Ницше охватила мучительная тревога. С одной стороны, у него все яснее начинали проступать черты мегаломании: он чувствовал, что близится его звездный час. В письме к Стриндбергу в декабре 1888 г. Ницше писал: "Я достаточно силен для того, чтобы расколоть историю человечества на два куска". С другой - у него возрастали сомнения и смутные опасения, что мир никогда не признает его гениальных пророчеств и не поймет его мыслей, как не поняли его "Казус Вагнер".

В лихорадочной спешке Ницше написал одновременно два произведения - "Сумерки идолов" и "Антихрист", явно не отделанную первую часть "Переоценки всех ценностей". Сам Ницше, правда, не хотел пока публиковать последнюю работу, вынашивая утопическую идею: издать ее одновременно на семи европейских языках тиражом по 1 млн. на каждом. В свет она вышла только в 1895 г., причем с многочисленными купюрами.

Ницше подверг резкой критике христианские церкви и тех людей, которые называли себя христианами, на самом деле не являясь ими. Он противопоставил жизнь Иисуса трем синоптическим евангелиям, в которых, по его словам, предприняты первые попытки по созданию системы догм христианства в вопросе негативного отношения к миру.

Иисус же, по мнению Ницше, вовсе не отвергал мира, не истолковывал его лишь как преддверие лучшей потусторонней жизни. Только позднейшее искажение его взглядов последователями и апостолами, особенно Павлом, превратило его учение в отрицание сего мира. Он не был героем, как считал крупнейший французский исследователь Библии Эрнест Ренан, но был, по утверждению Ницше, идиотом. Причем Ницше употреблял этот термин в его древнегреческом значении idiotes, что означает святость как нахождение в своем собственном мире. Поэтому вряд ли допустимо толковать понятие "идиот" у Ницше в современном значении "безумец".

Ницше восстал против грубых попыток христианской церкви извратить смысл и цели истинного христианства, которое "не связано ни с одной из наглых догм, щеголяющих его именем". Ложь и обман то, что мы считаем себя христианами, а живем той жизнью, освобождение от которой проповедовал Христос.

Христианство навязывает жизни воображаемый смысл, препятствуя тем самым выявлению смысла истинного и заменяя реальные цели идеальными. В мире же, в котором "Бог мертв" и не существует более моральной тирании, человек остается одиноким и свободным. Но одновременно он становится и ответственным за все существующее, ибо, по Ницше, разум находит полное освобождение, лишь руководствуясь осознанным выбором, лишь взваливая на себя определенные обязательства. И если необходимости невозможно избежать, то истинная свобода и заключается в ее полном принятии. Принять мир земной и не тешить себя иллюзиями о мире потустороннем - это означает господствовать над всем земным. Ницше потому и отвергал христианство, что оно отрицает свободу духа, самостоятельность и ответственность человека, превращает несвободу в идеал, а смирение - в добродетель.

Но Ницше не дал ответа на вопрос: а будет ли тюрьма разума лучше разрушенной им тюрьмы Бога? Во всяком случае, он категорически предрекал, что переход к свободному обществу невозможно совершить насильственным уничтожением общества нынешнего, ведь насилие способно породить только новое насилие. Единственный, по Ницше. путь - возродить идеал свободной сильной личности, превыше всего поставить ее суверенитет, попранный религией.

Еще не закончив работу над "Антихристом", Ницше решает создать прелюдию к "Переоценке" в виде жизнеописания и аннотации своих книг, чтобы читатели поняли, что он собой представляет. Так возник замысел работы "Ессе homo", где Ницше попытался объяснить причины своего охлаждения к Вагнеру и показать, как вызревало оно в его книгах на протяжении многих лет. Но и эта работа, настоящий тигель, в котором переплавлены все жанры, осталась, в сущности, черновым вариантом, в нем немало эпатирующего. Чего стоят одни названия главок - "Почему я так мудр", "Почему я пишу такие хорошие книги", "Почему я являюсь роком"!

Вскоре начали проявляться первые симптомы неуравновешенности Ницше. Он торопился с публикацией своих явно не законченных произведений, хотя его уже надломленному разуму мерещились кошмары и опасности, исходящие от военной мощи Германской империи. Его охватывал страх перед династией Гогенцоллернов, Бисмарком, антисемитскими кругами, церковью. Все они были оскорблены в его последних книгах, и Ницше ждал жестоких преследований. Как бы предупреждая их, он набросал письмо кайзеру Вильгельму:

"Сим я оказываю кайзеру немцев величайшую честь, которая может выпасть на его долю: я посылаю ему первый экземпляр книги, в которой решается судьба человечества".

Начавшийся отход от понимания реального мира привел Ницше к дерзкому плану объединения всех европейских стран в единую антигерманскую лигу, чтобы надеть на рейх смирительную рубашку или спровоцировать его на заведомо безнадежную войну против объединенной Европы.

Наброски столь фантастического проекта производят тягостное впечатление потому, что где-то посреди этих строчек пролегла страшная грань между разумом и безумием:

"Я возвещаю войну. Не между народами: у меня нет слов, чтобы выразить презрение к проклятой политике европейских династий, разжигающей эгоизм и высокомерие между народами. Не между сословиями. Ведь у нас нет высших сословий, следовательно, нет и низших.

Я возвещаю войну в области духа и оружием духа. Понятие политики поглощено войной духа, все великие державы взлетят в воздух - будут войны, каких еще никогда не было на Земле...

В ранге того, кем я должен быть, - не человеком, а роком, я хочу покончить с этими преступными кретинами, которые больше столетия провозглашали большие слова, великие слова. Со дней вора Фридриха Великого они ничего не делали, только крали и лгали; единственное исключение - незабвенный Фридрих III... Сегодня, когда у власти находится постыдная партия, когда христианская банда сеет между народами проклятое драконово семя национализма и из любви к рабам хочет "освободить" отечественную чернь, мы привлекаем к всемирно-историческому суду ложь...

Их орудие - князь Бисмарк, идиот, равного которому нет среди всех государственных мужей, - никогда, ни на йоту не мыслил шире Гогенцоллернов... Чтобы властвовала династия глупцов и преступников, Европа платит теперь ежегодно 12 млрд., разверзаются пропасти между возникающими нациями, ведутся самые сумасбродные войны из всех, которые велись когда-либо: князь Бисмарк уничтожил своей династической политикой все предпосылки для великих задач, для всемирноисторических целей, для благородной и прекрасной духовности... Я хочу стать судьей и навсегда, на тысячелетия, покончить с преступным безумием династии и попов... Я никогда не соглашусь, чтобы всякая каналья из Гогенцоллернов могла кому-то приказывать совершать преступления. Нет права повиноваться, если приказывают Гогенцоллерны... Да и сам рейх - ложь: ни один Гогенцоллерн, ни один Бисмарк никогда не думали о Германии".

И в конце такая фраза: "Последнее соображение... Тем, что я уничтожу тебя, Гогенцоллерн, я уничтожу ложь". На этом последняя в жизни Ницше запись обрывается.

БЕЗУМИЕ

Обстоятельства и причины душевного надрыва Фридриха Ницше досконально не выяснены. Сестра Элизабет упорно писала, что апоплексический удар явился следствием нервного истощения из-за чересчур напряженной работы и вредного воздействия успокаивающих лекарств. Но есть основания сомневаться в правоте этих утверждений. Известно, что Ницше оставался в полном сознании, признаков чисто физических расстройств, неизбежных при апоплексическом ударе, у него не было зафиксировано. Не было в то время и слишком напряженной умственной деятельности. Другое дело, что из-за брошенного им вызова могущественным силам - церкви и Германской империи - Ницше мог с беспокойством и даже ужасом ожидать реакции на них после выхода своих книг. Конечно, вряд ли стоит при этом всерьез принимать версию теологических кругов, утверждавших, будто Ницше покарали сама судьба и Божья рука за его резкие нападки на церковь и христианскую мораль.

Что касается медицинского диагноза, то он гласил: прогрессирующий паралич, под которым, впрочем, в конце XIX в. понимали более широкий и довольно неопределенный круг заболеваний, нежели теперь. К тому же прогрессирующий паралич не является душевной болезнью в собственном смысле. Обычно он представляет нарушение функций головного мозга, вызванное внешней инфекцией, зачастую - это последствие перенесенного сифилиса.

Сведения о болезни Ницше скудны и противоречивы. По одним данным, он якобы переболел сифилисом, будучи студентом Боннского университета в 1864-1865 гг., после посещения публичного дома в Кельне. Этой версии придерживался и Томас Манн в статье "Философия Ницше в свете нашего опыта". Однако более вероятно то, что если Ницше и переболел сифилисом, то во время учебы в Лейпциге. Хотя и здесь слишком смущает то обстоятельство, что имена врачей, у которых лечился Ницше, так и остались неизвестными, да и слухи об этом лечении довольно глухие. Маловероятно, что болезнь таилась затем 20 лет, к тому же Ницше после душевного надлома прожил еще 11 лет и умер от воспаления легких, что также не укладывается в рамки диагноза прогрессирующего паралича.

Одним из первых на этом диагнозе настаивал известный лейпцигский невропатолог П.Ю. Мебиус, пытавшийся обнаружить признаки душевного заболевания Ницше в его книгах. Концепция Мебиуса повлияла на взгляды многих исследователей Ницше, стремившихся его мысли, не укладывающиеся в рамки традиционных представлений о философии, объяснить исключительно душевным заболеванием. Против такого низведения философии Ницше к патологии в свое время резко возразил Карл Ясперс.

Был ли душевный надлом Ницше неожиданным? Или признаки его начали проявляться гораздо раньше? Изменилось ли что-либо в характере и поведении Ницше в последние годы и месяцы перед трагедией? Ответить на это могут только небольшое число людей, знавших Ницше на протяжении многих лет, прежде всего Франц Овербек. Но он не замечал в друге никаких тревожных признаков и обеспокоился лишь в декабре 1888 г., когда Ницше начал проявлять некоторые странности в отношениях с издателем, постоянно требуя назад свои рукописи для внесения в них бесконечных исправлений. Ничего особенно настораживающего не увидел и Петер Гаст, которого даже не встревожила посланная ему 4 января 1889 г. открытка Ницше: "Спой мне новую песню: мир преображен и небеса обрадованы. Распятый".

Трагический надлом в психике Ницше произошел между 3 и 6 января 1889 г. Быстрое помрачение разума привело к смешению всех понятий. Он забыл, что живет в Турине: ему казалось, будто он находится в Риме и готовит созыв конгресса европейских держав, чтобы объединить их против ненавистной Пруссе- -Германии. Ницше клеймит позором вступление Италии в союз с Германией и Австро-Венгрией в 1882 г. и в письме итальянскому королю требует его немедленного разрыва.

Помрачение рассудка Ницше видно по его запискам между 3 и 5 января. Так, 3 января он написал давней знакомой Мете фон Салис:

"Мир преображен. Бог вновь на Земле. Вы не видите, как радуются небеса? Я вступил вр владение моей империей, я брошу папу римского в тюрьму и прикажу расстрелять Вильгельма, Бисмарка и Штёккера".

5 января еще одно бредовое письмо, на этот раз Буркхардту:

"С Вильгельмом, Бисмарком и всеми антисемитами покончено. Антихрист. Фридрих Ницше. Фроментин ".

На следующий день, в воскресенье, 6 января, в Базеле Буркхардт получил это письмо. Его потрясли страшные слова: "В конце концов меня гораздо более устраивало бы быть славным базельским профессором, нежели Богом; но я не осмеЛился зайти в своем личном эгоизме так далеко, чтобы ради него поступиться сотворением мира". Взволнованный Буркхардт отправился с письмом к Овербеку, чей дом находился совсем рядом. Показав письмо, он предложил Овербеку немедленно поехать в Турин и привезти несчастного друга в Базель. Но Овербеку было давно известно, что после Рождества и Нового года Ницше обычно испытывает приступы глубокой депрессии и меланхолии. Вначале он решил, что и на сей раз та же история, и тут же написал Ницше письмо с просьбой поскорее приехать. Но когда на следующее утро и сам Овербек получил открытку Ницше с совершенно бредовым текстом, ему стало ясно, что с другом случилась катастрофа. Он немедля выехал в Италию, правда, завернув вначале в клинику профессора Вилле, чтобы дог овориться о помещении туда Ницше.

Не без труда отыскав квартиру Ницше, Овербек увидел его лежащим на кушетке. Ницше что-то читал, как оказалось, корректуру сборника из старых работ "Ницше против Вагнера". При появлении Овербека, которого он сразу узнал. Ницше горячо обнял друга и разрыдался. Затем в ужасных конвульсиях рухнул на пол.

Выпив воды с бромом. Ницше немного успокоился и с воодушевлением заговорил о намеченном им на вечер грандиозном приеме, идея которого целиком завладела его воспаленным мозгом.

Больного следовало как можно быстрее доставить в Базель. Однако Ницше категорически отказывался вставать с кушетки. Лишь после того как Овербек объяснил ему, что они идут на тот самый прием. Ницше согласился одеться и поехать на вокзал. Он явно не понимал, что происходит вокруг.

После мучительного пути утром 10 января они прибыли в Базель и сразу же направились в клинику Вилле. По-прежнему не отдавая себе отчета в происходящем, Ницше вежливо поздоровался с профессором и спросил его имя. Услышав ответ, он преспокойно заявил, что помнит происходивший между ними семь лет назад разговор о причинах религиозного фанатизма и безумия, который действительно имел место. Ницше, видимо, не подозревал, что на сей раз он предстал перед Вилле как пациент.

Но в дальнейшем болезнь протекала более бурно. Ницше страдал постоянной бессонницей, днем и ночью распевал неаполитанские песни или выкрикивал бессвязные слова, испытывал постоянное возбуждение и отличался чудовищным аппетитом.

Через три дня в Базель приехала убитая горем Франциска Ницше. Она не могла поверить в безумие сына и надеялась любовью и молитвами вернуть его в разумное состояние.

Увы, ее надеждам не суждено было сбыться. Мать хотела забрать Фридриха в Наумбург, но врачи категорически настояли на постоянном медицинском наблюдении. Тогда было решено перевезти больного поближе к дому, в йенскую клинику.

Первая встреча матери с сыном носила драматический характер. Ницше сразу узнал мать, быстро подошел и обнял ее со словами: "Ах, моя добрая, любимая мама, как я рад тебя видеть!" Он спокойно и почти осмысленно беседовал с ней о семейных делах и наумбургских знакомых. Но внезапно черты его лица исказились и раздался звериный крик: "Ты видишь перед собой туринского тирана!" После этого речь Ницше стала совершенно бессвязной, он все больше возбуждался, и свидание пришлось прекратить.

Вечером 17 января Ницше вместе с матерью, врачом и санитаром отправился в Йену, в клинику профессора О. Бинсвангера. Провожая их на вокзале, Овербек окончательно уверился в том, что с Ницше как с мыслителем покончено навсегда.

Фридрих Ницше потерял не только разум. Наследие этого разума быстро и беззастенчиво прибрала к рукам сестра, возвратившаяся из Парагвая лосле самоубийства запутавшегося в финансовых махинациях мужа. Она быстро отстранила от участия в подготовке собрания сочинений Ницше Петера Гаста, противившегося вместе с Овербеком всяческим подлогам и произвольному редактированию рукописей из архива.

В августе 1896 г. сестра вместе с огромным архивом перебралась в Веймар и готовила там биографию Фридриха, надеясь, что духовная жизнь Веймара, несравнимая с захолустно-провинциальным Наумбургом, облегчит ей издание книги, ставшей примером удивительной по беззастенчивости перекройки кровно родной и духовно бесконечно далекой ей жизни брата.

После покупки большого дома на Луизенштрассе для размещения там архива Элизабет перевезла больного в Веймар. Погруженный в глубочайшую апатию, Ницше, казалось, не заметил ни переезда на новое место, ни смерти матери, скончавшейся в апреле 1897 г.

Пребывание Ницше в Веймаре было недолгим. В конце августа 1900 г. он простудился, заболел воспалением легких и тихо скончался в полдень 25 августа 1900 г. Сбылась пророческая строка из "Заратустры": "О, полуденная бездна! когда обратно втянешь ты в себя мою душу?" Через три дня состоялось погребение на семейном участке кладбища в Рёкене, где покоились его родители и брат.

Выступая на траурной церемонии, известный немецкий историк и социолог Курт Брейзиг назвал Ницше "человеком, указавшим путь в новое будущее человечества", мыслителем, выступившим против магии Будды, Заратустры и Иисуса.

ПОСМЕРТНЫЕ СУДЬБЫ, ИЛИ "ФИЛОСОФ НЕПРИЯТНЫХ ИСТИН"

Драматична не только жизнь Ницше, но и судьба его наследия. Затравленный непониманием и одиночеством при жизни, он был извращен и оболган после смерти. Скандалы вокруг его рукописей и их фальсификация последовали почти сразу. Трижды в 1892-1899 гг. начинало выходить полное собрание сочинений Ницше и дважды обрывалось.

Второе издание под редакцией Ф. Кёгеля, включившее значительную, часть архивного наследия Ницше, прекратилось на 12-м томе. Причиной явился разрыв

Кёгеля с Э. Ферстер-Ницше, когда он резко возразил против крайне тенденциозного подбора заметок и черновых набросков 80-х годов, составивших затем, после ухода Кёгеля, печально знаменитую фальшивку "Воля к власти".

Вслед за Кёгелем в 1900 г. от участия в фальсификациях, доходивших до прямого подлога писем Ницше, отказался Рудольф Штейнер, опубликовавший ряд статей о том, что наследие гениального мыслителя очутилось в крайне нечистоплотных руках его сестры, взявшей теперь на себя редактирование нового полного издания, начатого в 1899 г. и составившего 19 томов.

В 1908 г. разразился грандиозный скандал в связи с тем, что К. Бернулли выпустил документальную книгу "Франц Овербек и Фридрих Ницше", куда включил ряд писем Ницше, доказывавших, что "любимая сестра" оказывалась на деле "непримиримым противником" его философии и совершенно чуждой его "образу мыслей". Скандал закончился судебным разбирательством, но поскольку юридические права сестры на архив были безупречны, то она осталась его владелицей вплоть до смерти в 1935 г., а второй том книги Бернулли обезобразили многочисленные вымарки цензуры, распорядившейся по решению суда закрасить черным наиболее разоблачительные высказывания Ницше о сестре. Тем самым махинациям был дан зеленый свет. Не случайно уже гораздо позднее, в 1935 г., Освальд Шпенглер публично и демонстративно порвал свои тесные до этого связи с архивом Ницше и его распорядительницей в знак протеста против ее участия в нацистских фальсификациях творчества Ницше.

Нельзя без возмущения смотреть на то, как зловещие всходы "ницшеанства", а фактически осквернение его памяти, чертополохом разрастались в Германии и Европе. Словно предчувствовавший эту Вальпургиеву ночь, этот шабаш, Ницше писал о зловонном рое ядовитых мух, которые "льстят тебе, как Богу или дьяволу; они визжат перед тобою, как перед Богом или дьяволом. Ну что ж! Они - льстецы и визгуны, и ничего более".

А между тем ницшеанства как такового нет, этим термином обозначают по крайней мере три различных явления.

Первое - новое воспроизведение отдельных положений Ницше в творчестве таких философов, как М. Хайдеггер, К. Ясперс, К. Левит, Ж. Делёз, Ж. Деррида.

Второе - современная международная школа ницшеведения со своим ежегодником "Ницше-штудиен", издательскими центрами, научными организациями и периодическими конференциями или симпозиумами.

Третье - дальнейшая разработка тех проблем, которые вошли в современную культуру и философию через Ницше. А поскольку он касался буквально всего духовного содержания истории и культуры, то по этому критерию не только "философия жизни", у истоков которой стоял он, но практически все основные направления современной культурологической и философской мысли можно смело отнести к ницшеанским. Даже марксистское, если взять идеи Ницше об относительности и обусловленности морали и нравственности или его тезис о воспитании нового человека.

Но существует еще одно, четвертое и наиболее зловещее значение ницшеанства - политическое, которое сконструировали прежде всего нацисты, руководствуясь идеологией, основанной на аморальности, политическом экстремизме, цинизме и нигилизме. В политическом смысле трактовалась философия Ницше и у нас, подвергаясь безусловному осуждению и критическому разгрому.

Пустившая чрезвычайно глубокие корни национал-социалистическая легенда о Ницше как вдохновителе и предтече этой идеологии с удивительной готовностью была воспринята и у нас. Что могли узнать о Ницше наши читатели? Вот только несколько примеров из книг отечественных авторов:

"Творчество Ницше - настоящий гимн насилию и войне".

"Ницшеанство одержало победу в виде национал-социалистского миросозерцания".

"В философии Ницше иррационализм... непосредственно смыкается с открытой апологией насилия, вседозволенности, войны... агрессивного национализма, колониализма, расизма".

"Ницше в плане идеологическом готовил умы... к восприятию фашистской социально-политической программы".

"Очень пригодилась фашистам и теория "белокурой бестии"... В своем наиболее известном труде "Так говорил Заратустра" Ницше воспел войну как наивысшее проявление человеческого духа".

Короче говоря, Ницше предстает исчадьем ада. Но никто из отечественных авторов не посчитал нужным объяснить, каким образом у Ницше сочетается проповедь всего этого бреда о мировом господстве арийской расы с тем, что он, напротив, постоянно предупреждал об опасностях национализма и подчеркивал: "Политический расцвет народа почти с необходимостью влечет за собой духовное обеднение и ослабление" .

Разумеется, существует несомненная ответственность мыслителей за их идеи. Но допустимо ли смешивать ее с ответственностью за дела? Любая система, основанная на господстве идеологии, в том числе и национал-социалистическая, предполагает такое перекраивание прошлого, при котором любые учения, вплоть до античной философии могут превратиться в дубинку для избиения политического противника. Однако ответственность за толкование должен нести прежде всего интерпретатор. Тем более что в случае Ницше с его афористической манерой изложения не требовалось излишнего умственного напряжения, чтобы свести всю труднейшую для понимания глубину и сложность его философии к броским и легко усваиваемым лозунгам вроде "морали господ и морали рабов", "грядущего сверхчеловека", "белокурой бестии", которой так жаждали стать нацисты. Но испытания звонкими обрывочными цитатами не выдержит ни один выдающийся мыслитель, и Ницше не исключение.

Странно, однако, что в трагедии Гете "Фауст", выдержками из которой также щедро усеяны сочинения теоретиков нацизма, вроде бы никто не пытается отыскать духовные импульсы фашизма. А гениальные творения Баха, Бетховена, Вагнера? Ведь работали они на нацистскую систему ничуть не хуже, чем страстные обращения и призывы Заратустры. Но сама мысль об их запятнанности коричневой краской кажется кощунственной, не так ли?

А между тем шлейф чудовищного искажения тянется за Ницше до сих пор, по крайней мере у нас.

Проблема - Ницше и национал-социализм - действительно существует. Но суть ее в том, что Ницше был до неузнаваемости исковеркан.

Пресловутый сверхчеловек, для которого не существует якобы никаких норм и запретов, - лишь плод фантазии разгоряченного и озлобленного немецкого, да и не только немецкого обывателя. У Ницше сверхчеловек - это совсем не повелитель, не диктатор над жизнью и смертью других. Это мыслитель и художник, по капле выдавливающий из себя рабскую мораль в долгом процессе мучительного "самоопределения". Благороднейший интеллектуал, Ницше страстно протестовал против опошления и нивелировки личности.

Да, он не желал признать абсолютно за каждым представителем рода человеческого права быть личностью. В массе он находил основную угрозу для развития подлинно творческой натуры. Но так ли уж был он неправ? Разве не дала история бесчисленных примеров того, как легко, в сущности, превращаются люди из личностей в толпу, в стадо покорных и самодовольных существ, как быстро тварь в человеке вытесняет творца?

Если у Ницше речь идет о достоинстве человека как личности, то у нацистов - о превосходстве. Яростный протест великого философа против посредственности и унылой серости был деформирован до разновидности массовой, убогой, но страшной идеологии.

Да, Гитлер мог вычитать в "Заратустре" гимн войне. Но дело в том, что у Ницше речь идет прежде всего о войне духа. И призывал он не к войне в обычном смысле этого слова, а к "войне за свои мысли". Извращая суть высказывания Ницше, кто только с торжеством не тыкал пальцем в строки: "Я призываю вас не к работе, а к борьбе!" Но дальше-то идет фраза, придающая совершенно иной смысл сказанному: "Да будет труд ваш борьбой и мир ваш победою !" Разве не ясно, что речь идет о совсем другом значении войны и мира, борьбы и победы?

Да, Гитлер мог отыскать в "Заратустре" мысль о неравенстве людей. Но, по Ницше, неравенство это, помимо различий в одаренности, состоит и в том, что люди "стремятся к будущему по тысяче мостов и тропинок" , а не маршируют стройными колоннами под общими лозунгами, как это было в истории некоторых народов. Для Гитлера кайзеровская Германия была "замечательным примером империи. созданной исключительно на основе политики силы", наградой немцам "за их бессмертный героизм". А для Ницше? Не говоря уже о том, что для него вообще "государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ". Германскую империю он считал концом немецкой культуры и философии, ибо "могущество одуряет". И это одна из самых мягких оценок Ницше.

Большинство мыслей Ницше нацистские идеологи черпали, кроме "Заратустры", из книги "Воля к власти". Но парадокс в том, что такой книги на самом деле не существует. Есть лишь произвольная и скверная компиляция из многочисленных заметок конца 80-х годов, беспорядочных, но и зачастую удивительно провидческих. Фальшивку подготовила сестра безумного философа, "патологическая лгунья" , по словам йенского психиатра О. Бинсвангера, которую сам Фридрих в одном из писем в мае 1884 г. назвал "мстительной антисемитской дурой". Лишь в 1956 г. дармштадский профессор Карл Шлехта восстановил после тщательной работы в архиве Ницше хронологическую композицию этих заметок под заглавием "Из наследия 80-х годов". Издание произвело впечатление разорвавшейся бомбы, ибо стало ясно, что речь идет о грандиозном подлоге, о полной несоизмеримости заметок и сфабрикованной из них книги, говорить о которой после этого становится просто неприлично.

Хорошо известно, что тремя аксиоматическими постулатами нацистской идеологии явились национализм, славянофобия и, главное, антисемитизм. Как обстоит дело с этими понятиями в философии Ницше, взятой в общем контексте?

О национализме. Ницше писал, что "у современных немцев появляется то антифранцузская глупость, то антиеврейская, то антипольская, то романтикохристианская, то вагнерианская, то тевтонская, то прусская". Крылатый лозунг национализма - "Германия превыше всего" - Ницше считал концом немецкой философии.

О славянах Ницше отзывался всегда позитивно, подчеркивая даже, что "немцы вошли в ряд одаренных наций только благодаря сильной примеси славянской крови". И в другом месте: "Знамение грядущего столетия - вступление русских в культуру. Грандиозная цель. Близость варварству. Роль искусства, великодушие молодости и фантастические безумства". Можно подумать, будто Ницше предвидел и мощный взлет русского искусства в начале XX в., и кошмары послеоктябрьской трагедии.

Считая евреев "самой сильной, самой цепкой, самой чистой расой из всего теперешнего населения Европы" , Ницше глубоко раскрывал корни антисемитизма, им всегда осуждавшегося:

"Вся проблема евреев имеет место лишь в пределах национальных государств, так как здесь их активность и высшая интеллигентность, их от поколения к поколению накоплявшийся в школе страдания капитал ума и воли должны всюду получить перевес и возбуждать зависть и ненависть; поэтому во всех теперешних нациях распространяется литературное бесчинство казнить евреев, как козлов отпущения, за всевозможные внешние и внутренние бедствия".

Если Ницше осуждал литературные казни евреев, что бы сказал он, когда эти казни обернулись крематориями Аушвица и рвами Бабьего Яра?

Но довольно примеров. Важен итог. Ницше не имеет ни малейшего отношения к тому, что провозгласили нацисты, бесстыдно и нагло ссылаясь на этот великий ум с его трагическим мироощущением. А ведь он словно дает зарисовку с нацистского митинга:

"Не люблю и этих новейших спекулянтов идеализма, антисемитов, которые нынче закатывают глаза на христианско-арийско-обывательский лад и пытаются путем нестерпимо наглого злоупотребления дешевейшим агитационным средством, моральной позой, возбудить все элементы рогатого скота в народе".

Шабаш нацистов вокруг имени Ницше достиг апогея в 1934 г., когда в помещении его архива в Веймаре состоялось заседание Прусской академии права. Выступая на ней, главный идеолог нацистской партии А. Розенберг заявил:

"Мы, национал-социалисты, не смеем отвергнуть такого смелого мыслителя, как Фридрих Ницше. Мы возьмем из его пламенных идей все то, что может дать нам новые силы и стремления".

А осенью архив посетил и сам фюрер, горделиво позировавший фотографам рядом с мраморным бюстом философа работы известного немецкого скульптора М. Крузе.

Но если в чем и виновен Ницше, так это в том, что раньше всех заглянул в кошмарную бездну грядущего и ужаснулся от открывшегося ему. И кому же придет в голову (а ведь пришло, и многим, и вполне серьезно!) обвинять стрелку барометра, предсказавшего ураган, в наступлении этого бедствия?

Никто, как Ницше, не призывал с таким отчаянием к бегству в царство свободы интеллекта и никто с такой силой не почувствовал, что наступающий век несет с собою нечто новое и ужасное, что старая эпоха отмирает, а в ее предсмертных конвульсиях родятся тоталитарные режимы XX в.: национал-социализм в Германии и большевизм в России:

"Грядет время, когда будут вести борьбу за господство над землей - ее будут вести во имя фундаментальных философских учений".

Это предсказание Ницше остается в силе. И пока оно будет оставаться в силе, идеям. Фридриха Ницше суждено быть не столько философским наследием, сколько ареной политических битв.

Instagram: @alexandr__zubarev