Никас Cафронов: ‘Пик карьеры художника — это лувр’

Из досье: Родился в 1956 г. в Ульяновске. Учился в Одесском мореходном училище, Художественном училище им. М. Грекова в Ростове-на-Дону, Художественном институте им. М. Чюрлениса в Вильнюсе (ничего не окончил). В 1985–1988 гг. участвовал в международных художественных выставках в Японии, Италии, Канаде. В 1992–1994 гг. являлся артдиректором, а с 2000 г. — главным художником русскоязычного издания журнала «Пентхауз», консультантом и оформителем журналов «Аура-Z», «Мир звезд», «Дипломат». В настоящее время главный художник журнала «Америка», «Москва и москвичи» и «Монолит дайджест». Отмечен золотой медалью Американской академии наук и искусств. Профессор Ульяновского университета, академик Международной академии творчества (Франция) и почетный доктор Азербайджанского государственного университета культуры и искусств. Вошел в английскую биографическую энциклопедию Who is Who с получением дипломов «Лучший международный художник» и «Живая легенда». Американский биографический центр признал Сафронова человеком года — 2004.

— Никас, принято считать, что если художник действительно талантлив, то его работы рано или поздно будут по достоинству оценены. А можно ли, на ваш взгляд, из посредственного художника при помощи PRсделать звезду, когда будут больше покупать не его искусство, а имя?

— Обычно если обществом не замечен талант при жизни, он уходит в небытие и после смерти художника. Но можно и таланту помочь, а можно и в посредственность вложить деньги и раскрутить ее. Взять, например, выставку Ильи Кабакова. По этому поводу мне звонили возмущенные сограждане: «Можно ли назвать искусством выставленный унитаз с открытой крышкой?» Не знаю, искусство это или нет, но прикрепленные к полотну носки, консервные банки — бывает, что и такое востребовано. Иногда имя художника является тем товаром, с помощью которого удается обманывать даже искушенных людей. Так, в свое время был художник, который подделывал Вермера Дельского. Он мечтал попасть в Лувр, но понимал, что со своей живописью не сумеет этого сделать. Тогда он взял неизвестный период творчества Дельского и стал под него работать. Через какое-то время искусствоведы, которые раньше с восхищением писали о Вермере, стали восхвалять и эти картины как великие и прекрасные. После Второй мировой войны художника арестовали (он продал несколько картин Герингу и Геббельсу). В тюрьме он признался, что картины писал не Вермер Дельский, а он. После такого саморазоблачения искусствоведы в один голос заявили, что подделки очень плохие. Оказалось, что имя способно заставить людей поверить в уникальность того или иного произведения.

— Имена Шилова и Глазунова тоже на слуху. Однако им до вашего пиара далеко. В чем секрет их успеха?

— Я не согласен, что Шилову и Глазунову далеко до моего пиара. У Шилова — галерея, куда приходит большое количество людей, а у Глазунова — академия, где учатся тысячи человек. У меня нет ни того, ни другого, в моей жизни все происходит спонтанно.

— Однако вы постоянно появляетесь на телевидении в различных передачах. Чем не реклама?

— Они тоже выступают на ТВ, но только в тех передачах, где им удобно. Если передача лояльная — художник идет, а если острая, с неудобными для него вопросами — отказывается. Я же готов обсуждать любые проблемы. Так, я выдержал все колкости Толстой и Смирновой в «Школе злословия». А Шилов (он был до меня), едва его спросили: «Что вы думаете про Малевича?», понял, что здесь какой-то подвох, и ушел со словами: «Я не хочу с вами работать!»

— Вы выставляли свои картины на баннерах...

— Сначала все возмущались, а потом поняли, что это результативно. Кстати, многие после меня стали представлять свои работы на баннерах. А в Америке прошел даже брифинг на тему «Может ли художник выставляться на биг-бордах?» Ответ был утвердительным. Теперь в Америке художники не считают зазорным выставлять свои картины на баннерах.

— У вас много всевозможных званий и регалий, а высшего образования нет. Не жалеете, что так и не окончили художественный институт?

— Мне неоднократно предлагали закончить институт и получить диплом. Но это сегодня меня меньше всего волнует. А в то время, когда я учился, диплом был необходим для устройства на работу. Из художественного училища пришлось уйти из-за преподавателя, который меня третировал. Пошел в армию, а после демобилизации уехал в Литву. Поступил там в институт, отучился три курса и с четвертого ушел в академический отпуск (не хватало на жизнь). Думал, что вернусь, но закрутился: сначала переехал в Москву, потом работал в Италии. Там я изучал живопись. Постепенно проблема получения диплома как-то сама собой отпала. Мои работы стали покупать, я начал выставляться в галереях. Считаю, что для свободного художника диплом не обязателен. Но при этом он должен быть профессионалом.

— Отправной точкой вашего карьерного взлета стала первая персональная выставка в Паневежисе. Вы уже тогда знали, что сделаете себе карьеру?

— Я уже в шестилетнем возрасте был уверен, что я не такой, как все. Проучившись в училище, подумал: «Сейчас что-нибудь совершу и переверну мир. Скоро меня все будут знать!» Так и произошло: когда мне исполнилось 34 года, обо мне заговорили. Но для этого я ничего специально не делал, просто спокойно работал, писал.

— Но цель перед собой ставили?

— Когда ставишь перед собой грандиозную задачу, обычно ничего не получается. Иногда приходишь в мастерскую с таким желанием работать, что думаешь: «Сейчас напишу гениальную картину!» И так переволнуешься, что ничего не выйдет.

А когда спокоен, ясно представляешь образ, не думаешь о деньгах и о том, что создашь что-то особенное, все удается.

— В 1983-м вы по совету друга приехали делать карьеру в Москву и стали работать ученым секретарем в АН. Что входило в ваши обязанности?

— Я там только числился. В Москву тогда можно было попасть либо благодаря женитьбе (чего не хотелось), либо через какую-то структуру. На помощь пришел мой московский друг Володя Мительман. Через своего брата он оформил меня как служащего Академии наук. Мне выдали разрешение на выезд в Москву по обмену, и я расстался со своей литовской квартирой. В списках сотрудников АН я значился около семи лет.

— Вы нигде не работали, выставляться вам запрещали. На что же вы жили?

— Всегда находились клиенты, которые покупали мои картины. Как-то в Австралии меня познакомили с богатым коллекционером Робертом. Попав к нему, я увидел свою картину в золотой рамке. Сразу вспомнились студенческие годы, клиент, который выторговал у меня это полотно за 43 рубля. «Простите, сколько вы отдали за эту картину?» — спросил я Роберта. «Всего 10 тысяч долларов. А оцениваю ее гораздо дороже», — ответил он. Помню, меня порадовало, что продавали мои картины, а не работы Никаса Сафронова, о котором в Сиднее не знали.

— Почему вам запрещали выставляться?

— Отчасти потому, что не было диплома, отчасти из-за участия в эротических выставках в Японии и Италии. Ко мне приходили люди из органов и ненавязчиво советовали, чтобы я не выставлялся на Западе. Взамен они обещали дать разрешение писать Брежнева и других членов ЦК, то есть тех людей, которых доверяли изображать не каждому. Помню, ходят по комнате и говорят: «Зачем вам книги по психологии? Хотите манипулировать сознанием людей? Это нехорошо. Мы еще к вам вернемся». Но я все время избегал опасности, часто дарил им какие-нибудь свои картины, всегда хотел быть независимым.

— Следующей поворотной точкой стало знакомство с коллекционером Черази, благодаря которому на одной из вечеринок вы увидели Софи Лорен, ставшую вашей первой западной моделью...

— Помимо Черази у меня было много знакомых, но он стал моим другом. А познакомились мы в букинистическом магазине, где наша общая знакомая Марина доставала нам книги. Узнав, как меня зовут, Черази сказал, что недавно в одном из ресторанов (там проходила свободная выставка) купил две мои картины. Спросив о цене, я понял, что мои картины оценивали во много раз дороже, чем платили мне. Тогда я подумал: почему бы мне не продавать картины напрямую, без посредников. Так я стал поставлять картины Черази. Как-то он мне сообщил, что его знакомые из органов не советуют общаться со мной, но он не хочет отказываться от удовольствия приобретать мои работы. Так мы стали тайком встречаться в подъездах, где я отдавал картины, а Черази — деньги.

— Что вы считаете пиком своей карьеры?

— Пик карьеры художника — когда его картины находятся в крупных музеях.

— В каком музее вам хотелось бы увидеть свои картины?

— В Лувре.

— Говорят, что пик карьеры для вас — написание портретов президентов...

— Это лишь способ зарабатывать деньги и проявление моей заинтересованности личностью президента. Говорят: не интересен тот, кто ищет миллион, но всем интересен тот, кто его нашел. Такие люди, как Софи Лорен, Спилберг, даже Резовский, возбуждают мое любопытство. А если я еще деньги получу — вообще замечательно.

— Некоторые называют вас придворным художником. Для вас это комплимент или оскорбление?

— Я пропускаю это мимо ушей. В то время когда кто-то разглагольствует, я восстанавливаю храмы, строю часовни. А если вернуться к истории, то все известные художники были придворными: и Веласкес, и Гойя, и Леонардо да Винчи. А Доменико Эль Греко очень переживал из-за того, что Питер Пауэл Рубенс отнял у него все придворные заказы.

— Всем известно, что вы человек обеспеченный. А насколько состоятельным вы сами себя считаете?

— Мои желания опережают мои возможности. Хочу купить остров с большим замком, от которого я бы пришел в восторг. Пока не нашел.

— Правда, что ваш годовой доход составляет один миллион долларов?

— Вы меня оскорбили.

— Сколько своих картин вам удалось продать?

— Около тысячи.

— Какова цена ваших картин?

— От трех тысяч долларов.

— В одном из интервью вы говорили о 300 тысяч долларов…

— Это завышенная цена.

— Даже когда рисовали президента Турции?

— Даже тогда. Кстати, мои картины нередко перепродают гораздо дороже, чем продаю их я сам. Часть денег, полученных мной за работу, идет посредникам, людям, которые перепродают их. В чистом виде сумма меньше. У меня есть золотое правило: давать на благотворительные цели, к тому же я помогаю сестре, братьям, которые не работают, детям, жене. Это целая армия, целый состав, и, когда ко мне еще кто-то просится, я очень долго думаю: готов ли я прицепить еще один вагон к столь длинному составу. Звонят люди, которых я не знаю, и просят помощи на разные мероприятия, связанные с их деятельностью. Например, на организацию вечера не хватает всего 20 тысяч долларов. Но для меня это большие деньги! Я зарабатываю ровно столько, сколько мне хватает на жизнь.

— Где у вас проходит грань между тем, что можно продать, и тем, что допустимо подарить?

— К примеру, приходит ко мне человек, и я называю ему цену в 40 тысяч долларов. А он мне: «Дорого. Давайте за 30». Я не соглашаюсь, и покупатель уходит. На следующий день картину хочет приобрести другой посетитель, и он мне настолько симпатичен, что я могу эту работу просто подарить.

— Даже человеку с улицы?

— Необязательно с улицы. Если человек отправил три тысячи долларов в храм, вещи в детский дом и настолько меня этим растрогал, что я проникаюсь к нему симпатией и хочу подарить картину.

— А бывает, что у вас картины выпрашивают?

— Бывает. Поступают так и политики, и звезды.

— Как обычно это происходит?

— Например, звонит агент от известной певицы и просит ее нарисовать. Я называю цену. Агент исчезает. Через какое-то время появляется опять: «Модель подумала и решила, что лучше всех напишете ее только вы». Таким образом, мы говорим о чем угодно, только не о цене. Видимо, певица считает, что, услышав ее имя, я должен изобразить ее бесплатно.

— Вас такое оскорбляет?

— Наверное. Иногда из-за этого портятся отношения. Например, депутат Госдумы оценивает свою работу высоко, так как его лоббировали, давали большие деньги на выборы. Он считает, что все ему обязаны. И когда художник не соглашается бесплатно написать его портрет, он может обидеться.

— Когда-нибудь вы говорите «да»?

— Когда человек мне интересен. Это могут быть и монах, и учитель, и такие знаменитости, как Спилберг, Хопкинс или Пугачева. Правда, портрет Пугачевой у меня купил один американец и подарил его певице.

— Вы писали Путина. Копии вашей картины висят в кабинетах разного рода партократов. Сколько стоит такая копия?

— За написанную лично мною копию, или правильное авторское повторение портрета (всего их пять), я беру деньги как за среднюю картину. Первый портрет Путина я писал вживую после трех встреч. А начал еще до его президентства в 1999 году. Он понравился мне как личность.

— Как выглядит ваш обычный день?

­— Встаю после двенадцати. Обычно приходят журналисты или люди с вопросами, например, по какой-нибудь выставке или с деловыми предложениями. Дальше может быть деловой обед (я никогда не завтракаю) и обычная работа: это и клиенты, и просмотр писем, и т. д. Вечером я ужинаю, иду на одну из тусовок, выбираю из десяти одно или два приглашения. Потом еду куда-нибудь со своей девушкой и друзьями, общаюсь, вспоминая, что произошло за день. В одиннадцать вечера возвращаюсь домой, принимаю душ и еду в мастерскую, где работаю до самого утра, обычно до шести или семи.

— Как-то вы сказали: «Мое желание — войти в историю». Цель уже достигнута?

— Думаю — да, но время покажет, хотя у меня сотни, тысячи публикаций и огромное количество фильмов и киноматериалов.

— В 2003 году вышла ваша книга «Анатомия скандала и успеха». Написание книги — это определенный этап в карьере?

— Очень часто обо мне пишут глупости. В своей книге я рассказываю, как все было на самом деле.