Нельзя прожить жизнь и ни разу не получить кулаком в челюсть. Это было первое, о чем я подумал, отрываясь от земли. По всем законам физики, мое тело должно было двигаться по отрицательной параболе с конечной точкой на кафельном полу сортира в трех метрах от первоначального положения. Восемьдесят килограмм меня так и сделали — не в моей компетенции высказывать недоумение по поводу гравитации. Так что я летел и целое мгновение мусолил ту философскую банальность. Сказать откровенно, не первый раз в своей практике я обращался к подобному автотренингу. Потому что моя физиономия помнит отпечатки трех сотен кулаков.
В полете меня развернуло, так что я ляпнулся на бок, сильно ударившись правым локтем и успев подложить под щеку левую ладонь. Иначе, я выплюнул бы несколько зубов, хотя один все равно выплюнуть придется. Это было второе, до чего я додумался, ощупывая языком ротовую полость на предмет повреждений.
Наручные часы на левом запястье находились в пяти сантиметрах от моего лица, я скосил на стрелки глаза, пытаясь сфокусировать зрение на таком коротком расстоянии, и отметил, что времени осталось полторы минуты — вполне достаточно, чтобы успеть сломать мне пару ребер.
У меня заурядная и скучная работа, но иногда в ней появляются интересные моменты, — это было третье, о чем я подумал, считая удар в челюсть точкой отсчета. Следом я заключил, что слишком много мыслей лезет из моей головы, за интервал времени в пару секунд.
Я давно заметил, что моя голова работает лучше, если ее немного встряхнуть. Но инстинкт самосохранения пресек поток тех размышлений — он уверял, что в данной ситуации надо не мысли генерировать, а отползать в сторону, пока тяжелый ботинок не постучался в почку. Так я и сделал. Перевернулся на живот и пополз к унитазу. Наверное, я собирался за ним спрятаться.
Отползая, я думал о том, что удар, который мне отвесил верзила, заслуживает быть помещенным в коллекцию. Такие удары можно собирать, как марки. Яркий, правильный, без единой лишней детали. Сразу чувствуется, что человек, обладающий способностью к таким хукам, не разбрасывает их направо и налево, но всегда абсолютно точно знает, кому и зачем тот хук предназначается. Так что подобное можно рассматривать, как дань уважения. А можно, как наказание глупости.
Вот в чем причина — глупость, это грех, до которого человек додумался сам. Не Господь. В списке смертных грехов она не фигурирует. Потому то я глупостью и злоупотребляю — не в силах посягнуть на запреты божественные, я с удовольствием посягаю на запреты людские. С моей однообразной работой это хорошее развлечение, хотя начальство (если прознает) за подобные выходки по голове не погладит.
— Ну что, еще будут наставления? — с угрозой спросил верзила.
Я облокотился спиной об унитаз и потрогал пальцами челюсть. Немыслимо, но она оказалась крепче, чем следовало — хук ее не сломал и даже не вывихнул! Хотя, к чему эта патетика? Если бы эта челюсть была менее прочна, моя коллекции первоклассных хуков не насчитывала бы двести тридцать восемь экземпляров.
— Хороший удар, — похвалил я довольно искренне и поспешно добавил, дабы верзила не успел сменить гнев на милость, — но ты, баран, так ничего и не понял! Да, я вижу, что слово у тебя не расходится с делом, и мое тебе за это уважение. Только, видишь ли, времени у тебя осталось меньше минуты, а ты тратишь ее на физические упражнения, хотя впору позаниматься умственными, а то и духовными!
— Я смотрю, с первого раза ты не понимаешь, — он сделал шаг в мою сторону. — Я ведь и убить могу…
Явился в этот бар я пятнадцать минут назад. Опоздал немного — планировал быть пораньше. Что тут поделаешь — пробки. Если транспортные коммуникации — артерии города, то автомобильные пробки — их затычки.
Я умостил свою задницу на высокий табурет у стойки и с надеждой посмотрел на бармена — бесполезно, он меня не замечал. Я не обиделся, я уже привык, что бармены, кассиры, продавцы, секретарши, etc — одним словом обычные живые люди, не воспринимают меня, как раздражитель зрительного нерва.
Так что я решил не затягивать игру в гляделки и обслужить себя сам. Я встал, зашел за барную стойку, снял с полки стакан и бутылку текилы, и вернулся на место. Я успел пропустить три порции, прежде чем бармен с удивлением обнаружил сие беззаконие — он молча таращился на початую бутылку и стакан рядом с ней секунд десять, потом настороженно оглянулся по сторонам, наконец, сгреб все и спрятал под стойку. Меня он так и не заметил, но четвертую порцию мне уже не хотелось, потому я сосредоточил внимание на «клиенте».
Он сидел за столиком в десяти метрах от меня и хлыскал водку, занюхивая ее лимоном. У моего «клиента» было больное сердце, и узнал он об этом совсем недавно. По этому поводу и пил, хотя врачи ему строго настрого запретили. Впрочем, в случае с моим «клиентом», медицина ему все равно бы не помогла. Медицина ведь только думает, что спасает людей, на самом деле все гораздо сложнее.
В нашей работе, например, тоже бывают огрехи — ничего идеального не существует, но по сравнению с медициной мы атомный хронометр, по которому весь мир сверяет часы.
Я, не спрашивая позволения, умостился за его столик, и пристально так на «клиента» уставился.
— Проблемы? — спросил крепыш, спокойно выдержав мой взгляд.
С сердцем такая ерунда — если оно больное, чаще всего по внешности его обладателя этого не определить. Вот и «клиент» мой — мужчина тридцати шести лет, рослый, с развитой мускулатурой и крепкими кулаками, кто догадается, что в кармане у него пузырек валидола?
— У кого? — в свою очередь спросил я и взглянул на часы.
— У тебя. Чего вылупился?
Времени оставалось семь минут, потому я решил пропустить вступление и сразу перейти к сути:
— Наверное, грустно прожить жизнь в спортзале, чтобы в один прекрасный момент узнать, что твое сердце никуда не годиться, и что отныне тебе ничего нельзя поднимать тяжелее килограммовой гантельки?
Брови моего «клиента» поползли на лоб.
— Ты кто такой?
— Мое имя? Зачем оно тебе? Вернемся лучше к тебе, потому как времени осталось не много, а мы еще ни к чему не пришли. Итак… После такой новости ты понимаешь, что тебе даже сексом нельзя заниматься по-человечески, без боязни, что сердце не согласится с оргазмом и пошлет своего хозяина куда подальше. Легкая пробежка может отправить тебя в реанимацию. Стресс, не напрягаясь, способен уложить тебя в деревянный ящик. Резкая смена климата — и ты склеил ласты. Приснился ночью кошмар — и ты дал дуба. Признай — одной ногой ты уже в могиле. Самое время подумать о том, как ты прожил эту жизнь, чего сделал хорошего, как много набедокурил, и построить гистограмму совершенных грехов, чтобы определить с какого начинать каяться. Который из семи ты любишь больше всего?
Удивление в глазах моего «клиента» гасло, взамен проявлялась злость. Голос стал больше походить на рык.
— С какой это радости я должен тебе исповедаться?!
— Вполне возможно, что тебе больше некому будет исповедаться. С твоим сердцем ты можешь не протянуть и до завтрашнего утра. Или до вечера? Как думаешь, много у тебя времени? Ultima forsan — как писали на церковных башенных часах в средние века.
— Проваливай отсюда, придурок!
За соседними столиками народ начал оглядываться, перешептываться и показывать на моего «клиента» пальцем. С ними я был согласен — верзила и в самом деле вел себя агрессивно.
— Не делай поспешных, к тому же неверных выводов, — посоветовал я ему. — Во что я тебе скажу: забудь про злобу, у тебя нет на нее времени.
Верзила схватил меня за отворот пиджака.
— Обычно я так долго не терплю, — процедил он, пытаясь убить меня взглядом.
Сознаться, от такого взора — бык, готовый кинуться на плащ матадора, не меньше — у меня мурашки по коже бегают, вот и тогда я почувствовал, что спина начинает потеть. Но что поделать — раз уж я ввязался в эту глупость, надо было доигрывать спектакль до конца.
— Может быть, поэтому у тебя и проблемы с сердцем? Знаешь, нервы на нем сильно сказываются. И потом, видишь ли, уважаемый, я не могу никуда деться — в данный момент я на работе…
Я хотел было еще раз попытаться ему объяснить, что он попусту тратит время, которое мог бы потратить с большей пользой, но верзила приподнял меня над стулом и придал ускорение в сторону туалета. Я едва устоял на ногах. Как только я переступил порог сортира, он захлопнул за собой дверь и подарил мне тот великолепный хук.
Я улыбнулся. Нет, вы послушайте, что говорит эта тупица! Убить меня! Тавтология. Ну да развивать тему словесного каламбура моего «клиента» было поздно — стрелки отчаянно тикали в направление развязки.
Я поднялся на ноги, отряхнулся, скрестил руки на груди и подарил своему клиенту последнее, что еще можно было успеть ему подарить — взгляд глубокой скорби по никчемному болвану, который прожил жизнь зря и ничегошеньки в ней не понял.
— Ты не можешь меня убить, — доверил я ему одну из своих тайн.
И вот он — миг трагической развязки этой короткой, но емкой пьесы! Я закинул правую руку за спину, а запястье левой поднес к лицу, так, чтобы часы были в поле зрения, приподнял подбородок, и не сводил с верзилы глаз. Голосом конферансье, объявляющего знаменитейшего актера, я произнес:
— Як Вениамин Гаврилович, ты умрешь через шесть, пять, четыре…
На третьей секунде мой «клиент» вдруг согнулся, в его глазах отразились ужас и боль.
— Кто… ты?.. — прохрипел он.
— Меня зовут Танатос 78, — больше не было смысла скрывать от него правду, которая ему все равно не понадобится.
Так всегда в жизни — ищешь что-то, ищешь, а потом находишь и оказывается, что оно тебе сто лет не нужно. Иногда меня успевали спросить, почему 78? На это я отвечал: потому, что есть и Танатос 77 и Танатос 79. И это была чистая правда.
Верзила уже стоял на коленях, уткнувшись лбом в кафельный пол. Странная штука жизнь — минуту назад он гепнул меня мордой об эту обоссанную плитку, а теперь сам бил ей челом. С людьми жизнями всегда так — никогда не знаешь, что ждет тебя за поворотом.
На последней секунде мой «клиент» выудил из кармана пузырек валидола, но тут же уронил. Белый бочонок с лекарством неторопливо покатился к унитазу. Наверно, тоже хотел от кого-то спрятаться. Впрочем, лекарства бы все равно не помогли. Если в Книге Судеб напротив твоего имени стоит дата и время (а появляется она там не в момент рождения, но на протяжении жизни), никакая пилюля тебе уже не поможет. Увы.
Верзила замер, и плавно завалился на бок. Финальная сцена в момент завершения. Можно опускать портьеры и гасить юпитеры.
Дверь туалета открылась, парень уставился на лежащего человека, нерешительно приблизился, потрогал за плечо, сказал «эй», убежал. Через минуту здесь собралось уже пять человек.
— С ним и в зале было что-то не так, — делился впечатлением один из них. — Он разговаривал сам с собой и дергал руками, словно хотел кого-то схватить…
— Может, почуял Смерть…
Я улыбнулся. Зачем меня чуять? От своих «клиентов» я не прячусь.
Я достал из внутреннего кармана ежедневник и напротив троесловия «Як Вениамин Гаврилович» поставил галочку. Ниже располагались еще два имени — мой объем сегодняшних дел.
Такая вот работенка. Чуть-чуть статист, немного клерк, самую каплю душеприказчик. Распространенное заблуждение, будто наш брат является, дабы кто-то умер раньше положенного срока не верно в корне. Наше дело засвидетельствовать, что реальные события не расходятся с Книгой Судеб. Всего то. Я же говорил — скучное и однообразное занятие.
Если бы не эти маленькие спектакли, которые я себе втихаря от начальства позволяю, можно было бы свихнуться прямо на рабочем месте. Мы даже души умерших не трогаем — этим занимается отдельная служба.
2
Я сидел на парапете девятиэтажки, свесив ноги в тридцатиметровую пропасть, и смотрел, что делается внизу. Там ничего особенного не делалось. Легкий ветерок заставлял дрожать листья тополя, чуть дальше носились по проспекту разноцветные автомобили. С такого расстояния они казались игрушечными.
В жизни всегда так — чем больше отдаляешься от предмета, тем меньше этот предмет имеет над тобой власть. Что это — метафизический закон о взаимодействии живой и неживой материи?
Я болтал ногами, генерировал ответы на этот никому не нужный вопрос и старался попасть плевком в прохожих, если они оказывались подо мной. Впрочем, целился не очень тщательно — постоянно промазывал. Нормальный ответ тоже не придумывался. Очевидно, по той же причине, что и с плевками — их владелец особенно не старался. Да и зачем отвечать на идиотские вопросы?
Достаточно сказать: не знаю, но вопрос хороший. Тем самым ты остаешься как бы интересным собеседником, и ограждаешь себя от необходимости искать ответ.
Таким вот образом я убивал время, потому что моя «клиентка» опаздывала. Я уже забеспокоился, что она просто перепрыгнет через меня в последнюю секунду, и я останусь без возможности провести в милой болтовне пару минут, которые скрасят мое монотонное существование.
Но она не стала отходить от классической схемы, по которой полагалось выйти на парапет и собрать энное количество зевак. Самоубийство — это же спектакль, а каждому актеру нужен хотя бы один зритель, иначе действо теряет смысл.
Она забралась на парапет.
— Хорошая погода, верно? — задал я невинный вопрос.
Моя «клиентка» чуть не оступилась. Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами, не в силах понять, откуда я взялся.
— Не пугайтесь ради Бога, — попросил я. — А то вы свалитесь раньше, чем положено.
На ней было тонюсенькое платье, и ветер обклеил им ее стройное точеное тело, зачесал назад подол и волосы. Готов поклясться, час назад она приняла душ и надела чистое белье. От нее даже пахло духами. Это же так символично — свидание со Смертью. Эта мысль была мне приятна, но девушка была совершенно не в моем вкусе. То есть, не в плане сексуальности и телесного притяжения — с этим то все было как раз в порядке.
Просто, во-первых, в ее лице уже не было жизни, ее глаза умерли задолго до того момента, когда она отважилась на самоубийство, а я предпочитаю живые натуры, фонтанирующие энергией. А во-вторых, за такую выходку я отправлюсь в долгий отпуск ниже, чем центр Земли. Так что «свидание со Смертью» для моей «клиентки» станет совершенно не тем, чего она ожидает. Ни тебе романтики, ни высоких переживаний — бумц, и от тебя кровавая клякса. Ничего более.
— Вы не остановите меня, — уверенно заявила юная особа и опустила взгляд к подножию пропасти.
Там уже собралось целых два зрителя. Один стоял, запрокинув голову и указывая на нее пальцем, второй прижал к уху ладонь — должно быть звонил по сотовому телефону.
— Боже упаси! Я и не собирался вас останавливать. Скажу вам больше — я не имею право вас останавливать. И даже еще больше — у меня не получится вас остановить, потому что дата вашей кончины прописана несмываемыми чернилами в Книге Судеб. А это значит, что теперь даже вы сами себя не сможете остановить. Просто потому, что вы уже мертвы. Вы умерли для этой жизни давно, и теперь ваше тело попросту догоняет свою кончину. А моя задача засвидетельствовать этот кульминационный момент.
Я взглянул на часы. У нас оставалось пять минут. Распахнутые очи девушки снова обратили на меня свой взор.
— Вы повторили слово в слово мое… Кто вы? — законный вопрос.
— Меня зовут Танатос 78.
На секунду она задумалась.
— Я учила греческую мифологию… Вы Смерть?.. Смерть человек? — в этом вопросе должно было быть удивление, если бы не было столько безнадежности.
— Не знаю, — сознался я искренне, — но вопрос хороший. А человек — это Человек?
— Не так я себе представляла Смерть, — мой вопрос она бессовестно проигнорировала.
Вот она человеческая природа — даже на смертном одре человек остается эгоистом.
Instagram: @alexandr__zubarev