Как я победил депрессию? Опыт самостоятельного исцеления

Еще с армии у меня выработалась привычка не лечиться от гриппа. Почему именно с армии? А потому что в армии нас от гриппа не лечили. Если какая-нибудь страшная болезнь, тогда в санчасть (карантин), или в госпиталь (лечение). Я специально обращаю ваше внимание, что в санчасти никакого лечения не проводилось, так как там не было никаких лекарств. Смысл помещения в санчасть был один: изоляция больного. А для размещения солдата в госпитале нужен был какой-то веский повод. Например, сотрясение мозга. Или членовредительство. Не помню ни единого случая сотрясения мозга в нашей части, а вот членовредили часто. Но это было не на самом деле, а только имитация. Порезал себе руку бритвой, тебя в госпиталь, а с госпиталя комиссуют. Через пару недель приехал в часть, вещи забрал, и домой.

Недостаток у такого "увольнения" в запас был только один: комиссуют тебя со справкой по линии психиатрического диспансера. То есть, водительские права не получить, разрешение на ношение оружия не получить, и вообще у тебя могут быть проблемы с трудоустройством, так как теперь ты официальный "дурак". Но это никого не останавливало.

Помню, что всего за одну неделю "на дурку" уехало восемь человек. Все как один пытались имитировать самоубийство с помощью веревки, табуретки и железного крюка в умывальнике санчасти. И так это достало командира части, что он приказал спилить этот крюк, после чего "самоубийства" на территории санчасти резко пошли на убыль.

Но наш солдат – он изобретательный. Вот, например, какой способ скорейшего увольнения в запас я узнал от своих сослуживцев:

1. Съесть как можно какой-то строительной смеси.

Какой именно смеси, я вам не скажу, просто не помню, а если бы и помнил, то не сказал бы.

2. Выпить как можно больше жидкости.
3. Прыгнуть примерно с высоты двух метров.

"И зачем это?" – удивился я, так как все необходимые (для "увольнения") ресурсы имелись на тот момент в неограниченном количестве.

Этот вопрос вы, разумеется, должны понимать с медицинской точки зрения, как если бы вам рекомендовали пить чистотел или втирать в мочку уха настойку мухоморов. А вам интересно узнать, какой от этого будет лечебный эффект.

"От этого почки сразу опускаются", – сказали мне сослуживцы. А куда они опускаются, я не стал спрашивать. Так и остаюсь в неведении по настоящий день.

Но вернемся к армейскому лечению (в частности, к лечению простуды и гриппа). Порядок у нас был такой: если температура у солдата не выше 38 градусов, то он считается здоровым, и продолжает отдавать свой долг родине. Если выше, солдат от выполнения долга временно освобождается.

Это не значит, что он болен, так как лечить его все равно никто не будет, но и работать (я служил в стройбате) он не будет, а будет сидеть в теплой казарме. Вот и все его лечение. У него даже распорядок дня не меняется: подъем, отбой, построения, поход в столовую – все это строго по уставу. Лежать запрещено. Иди, если хочешь, пиши письма. Телевизор смотри. И постарайся не попадаться на глаза старшине, ибо у него свои представления о болезнях и способах их лечения.

Вернувшись из армии, я перестал обращать на простуду и грипп какое-либо внимание. Опыт армии говорил, что если грипп не лечить, он проходит примерно за четыре дня. Арифметика не в пользу лечения, как нетрудно заметить. Конечно, кто-то может утверждать обратное, но у меня в армии просто не было другого выбора. А когда я из армии вернулся, то смысла пить антигриппины и антибиотики уже не видел, так как на своем опыте убедился, что простуда и грипп отменно лечатся простым уклонением от воинских обязанностей. И не лечился. А если меня спрашивали – почему ты уважаемый, не лечишься? – объяснял это привычкой. В армии привык не лечиться, вот и не лечусь.

У меня и к температуре ровно такое же отношение: если есть силы что-то делать (например, писать эту статью), то температуры нет, а если нет сил, то температура явно есть, и никакой градусник при этом не нужен.

Градусник, безусловно, ценная вещь, если его градусы смогут освободить тебя от школы или работы.

А если вы сами принимаете решение, основываясь исключительно на своих ощущениях: вам работать или "болеть"?! Тогда градусник бесполезен. Я просто не знаю, зачем нужно мерить температуру в таком случае.

Если я могу работать, я работаю. Если не могу, то не работаю. Какая при этом температура, значения не имеет. Если вы думаете, что у вас, может быть, 40 градусов, а вы не замечаете, и работаете в ущерб своему здоровью, это чушь! Ну а если показания градусов в норме, а у вас нет никаких сил, то следовать рекомендациям градусника тоже глупо. Следовать нужно своим ощущениям. Это наилучшая метрика для определения своего физического состояния.

ДЕПРЕССИВНЫЕ МЕТРИКИ

Сейчас я не хочу забегать вперед и объяснять вам, какое отношение имеют к депрессии мои рассуждения о нелечении гриппа. Имеют. И самое непосредственное. Но об этом вы узнаете чуть позже.

Когда люди говорят о том, что у них депрессия, это может означать все что угодно.

И так далее, и так далее, и так далее. Я тоже так думал, наверное. И говорил, наверное. До того момента, пока не испытал на своей шкуре, что такое депрессия на самом деле. А когда на самом деле депрессия, тут уже ни пирожок не помогает, ни шоколад, ни солнечный день за окном. Не помогает, потому что не хочется самого главного: жить. Как при этом можно от депрессии с помощью спорта или активного отдыха "лечиться", я, право, не понимаю. Жить не хочется, вот что такое депрессия. Присутствие в этом мире становится невыносимым, вот что такое депрессия. Если бы я чего-то и хотел, я бы хотел одного: умереть. Но я и этого не хотел, потому что этого нужно хотеть, желать и что-то делать для этого. А я не хотел ничего, в том числе и жить. Вот что такое депрессия.

Я не знал, что мне делать, а если бы и знал, прочитав полезную книжку доктора Курпатова, то ничего бы делать не стал, потому что не было желания что-то делать, и сил что-то делать тоже не было. Единственное, что я мог делать – это не делать ничего. И никого не видеть. И ничего не слышать. Присутствие кого-либо было для меня невыносимой пыткой. О работе не могло быть и речи. Я не принимал никаких решений о том, что мне нужно бросить работу, не было ничего такого. Она просто перестала для меня существовать.

Я не почувствовал никакого облегчения, но я и не стремился к этому. Мне не хотелось жить, и одна только мысль о том, что с этим можно как-то примириться, вызывала у меня тошноту и отвращение. Справедливости ради должен сказать, что таких мыслей у меня не возникало. Но об этом мне постоянно напоминали, постоянно напоминали.

О том, что жизнь прекрасна и удивительна. И что все не так плохо, как может показаться. Я хорошо помню, какую мучительную боль доставляют эти слова. Это тот самый ад, с чертями и сковородками, о котором так любят рассказывать набожные бабушки. Не знаю, есть ли ад и рай на самом деле, но я точно знаю, что депрессия – это ад, а люди, которые говорят тебе о том, как замечательно кому-то другому живется в раю под названием "жизнь" – это черти.

Может быть, не всё так плохо, если бы не говорили. Тогда бы это была просто не жизнь. Но тебе снова и снова напоминают, как хорошо и прекрасно жить – и тогда ты попадаешь в ад, потому что для тебя это абсолютно немыслимо, а тебе говорят и говорят, что это более чем возможно, и нужно только захотеть, а результат не заставит себя ждать.

Это как слепому петь песню: "Как прекрасен этот мир, посмотри". Он не может, понимаете?

Я перестал открывать дверь. Перестал реагировать на звонки. Легче всего было находиться среди абсолютно незнакомых людей: легче потому, что я для них не существую, и это очень близко тому, что я чувствую, потому что я не существую для себя самого. Наверное, если бы кто-то из этих людей заплакал, то я бы тоже заплакал. Как будто кто-то из этих людей меня, наконец, понял. Что уже ничего исправить нельзя. Как будто на могилку ко мне пришел, вот такое чувство.

И, напротив, хорошо знакомые тебе люди ничего кроме тоски и отчаяния не вызывали. И не потому, что они какие-то особенно плохие. Нет. Просто они с тобой эмоционально близки, и это побуждает их как-то помочь и поддержать близкого человека в трудную минуту. И мало что на свете больнее в такие минуты, чем такая "поддержка". Это как матери рассказывать, которая только что своего ребенка схоронила, какая жизнь прекрасная и удивительная.

Преимущественно спал. Столько, сколько мог. В любое время суток. Я не помню, были ли у меня какие-то особенные сны, чтобы об этом стоило говорить. Не помню. Часто слышу, что люди жалуются на кошмары, и связывают это с депрессией. Не знаю. Самым страшным для меня кошмаром была реальность. Страшно было не засыпать, а просыпаться. А сон, пусть и временно, позволял мне от неё спрятаться.

Если не спалось, то я просто лежал, уткнувшись носом в стену. Так полежишь, полежишь, и снова проваливаешься в сон. Вставал только по необходимости. В туалет. Попить воды. Или когда чувство голода начинало доставать, чтобы чем-то его заглушить.

Денег не было. Было много соленых огурцов. Соль, лапша, много старой картошки. Я бросал в кастрюлю лапши, картошки и соленых огурцов, варил в большой кастрюле (чтобы надолго хватило) и ел. "Вкусового" желания есть у меня не было. Я мог бы и сено жевать, наверное, лишь бы заглушить периодически возникающее чувство голода. Как только голод исчезал, я больше есть не мог. Физически не мог. Убирал в холодильник своё варево, и снова утыкался носом в стену.

Время остановилось. Оно потеряло всякий смысл. Сколько времени было на часах, значения не имело. Я не знал, что делать дальше. Нет, не так. Никакого дальше не было. Будущего не существовало. Не было ни единой мысли, даже самой тайной, что вот однажды я проснусь, и всё это пройдет, и мне станет лучше. Просто не было никакого "завтра". Было невыносимое "сегодня" и абсолютно чуждое мне "вчера". Были фотографии какого-то человека, которого уже не существует. Книги, которые он читал. Дневники, которые он вел. Их присутствие для меня было постоянным болезненным напоминанием о какой-то "другой жизни", которой уже не было.

Это как если бы человек, потерявший ноги, вернулся домой, а его обувь стоит в коридоре. Я думаю, примерно такое чувство. Постоянное напоминание, что это больше никогда, никогда в тебе не вернется.

Поэтому я начал методично уничтожать все, что напоминало мне о моей "прошлой жизни". Я доставал фотографии и резал их большими ножницами в мелкую лапшу. У меня даже какой-то смысл появился. Конечно, я понимал, что как только я все это изрежу, всё закончится, но меня это ничуть не волновало (и не могло волновать). Все уже закончилось на самом деле. А пока у меня было много всего, что нужно было уничтожить. Фотографии. Дневники. Книги. И всё остальное, что хоть отдаленно напоминало мне о "другой жизни".

У меня было много фотографий. Много книг. Много разных тетрадей и дневников. Тетради и книги я сначала разрывал на отдельные страницы, а потом рвал их в мелкие клочья. А фото резал ножницами. Бумажный "фарш" трамбовал в пакеты, а когда их становилось много, то я выходил на улицу и выбрасывал их в мусорный бак. Сначала я ещё хотел поджигать их, и поэтому выходил вечером, но поджигать не стал. Будет много дыма, кто-нибудь начнет ещё кричать, а мне и без этого тошно.

Сколько это продолжалось, я точно сказать не могу. Месяц, два месяца? Да, наверное. Что-то около того. Мысль о том, что можно что-то сделать с собой, ничего кроме боли у меня не вызывала. Я не смогу. Не потому, что страшно, нет. Потому что больно. Даже от мысли, что это можно сделать, хотелось выть и лезть на стены. Но я нашел, что можно сделать с собой.

Фотографии. Письма. Армейские дневники. Литературные опыты. И чем больше я это делал, тем легче мне становилось.

Это случилось раньше, чем закончились мои фото и мои письма. Оставалось еще немного, но вдруг я поймал себя на мысли, что хочу записать что-то новое. В чистой новой тетради. Хочу открыть тетрадь в клеточку, большую новую общую тетрадь.

И чтобы у меня были разные ручки, которые пишут разными цветами. Красной и зеленой. И синей. И черной. Очень хотелось, чтобы обязательно разноцветными ручками. Еще не было никаких мыслей о том, ЧТО писать, но было уже желание написать ЧТО-НИБУДЬ. Иногда мы говорим о том, что "хочется начать жизнь с чистого листа". Я это пережил буквально. Но на полу было ещё много "грязных" листов из моей прошлой жизни, и поэтому я ничего не стал пока писать. Я решил покончить со своим прошлым. И пока последний лист бумаги, который напоминал мне об этом прошлом, не был уничтожен, я не успокоился.

Что-то изменилось. Ко мне возвращались эмоции, возвращались желания. Появился аппетит и интерес к общению. Появились мысли, которые казались мне важными, и мне хотелось их записать. Я начал делать записи в тетради, и мне это нравилось. Тетрадь не сохранилось (к настоящему дню), я потерял или выбросил её, но это не имеет никакого значения. Прошлое перестало что-либо значить для меня. От него остаются только смутные воспоминания. Если я захочу их "воскресить", останутся эти записи. Если нет, не останется ничего.

КОГДА БОЛЕЕТ ТЕЛО И КОГДА БОЛИТ ДУША

Сейчас я скажу вам нечто такое, во что трудно будет поверить. Мне всё равно, поверите ли вы в это или нет. Просто подумайте об этом.

Подобное тому, что испытывает человек в состоянии клинической смерти. Только в случае с депрессией тело человека продолжает жить. Можно двигаться. Есть. Ходить на работу. Быть полезным членом общества.

Мёртвым, но полезным. Никому и в голову не придет, что этот человек мёртв. Тем более что существуют препараты, которые "оживляют" его физиологические функции: увеличивается двигательная активность, появляется рефлекторный и эмоциональный "отклик" на внешние стимулы, частично восстанавливается способность к волевой саморегуляции, нормализуется кровообращение, и так далее.

И это никакая не магия Вуду, а элементарная психиатрия. А средства, позволяющие сделать из "мертвого" человека зомби, который "оживает", продаются в любой аптеке.

Депрессия – это больше, чем отсутствие смысла. Что-то сделать, например. Депрессия – это осознание невозможности жить дальше.

Это когда ты понимаешь, что жизнь закончилась, но тело всё ещё продолжает существовать.

Ты можешь двигать ногами или руками, можешь как-то распоряжаться своим телом. Но ты не можешь самого главного: жить. Остается только одно: что-то делать своим телом. А оно, без души, без хозяина своего, ничего делать и не хочет. Желаний нет вообще. Есть потребности. "Пустому" телу не нужен ни спорт, ни новогодние подарки, ни смысл жизни.

Когда я грипповал, то всегда объяснял свой отказ от лечения "привычкой". Что в армии нас никто не лечил, и это ничуть не осложняло процесс выздоровления. Освобождали от работы, вот и всё лечение. И я всегда делал акцент на том, что "нас не лечили", как будто мой отказ от лекарств – это и есть лечение.

И только недавно я понял, что дело не в отказе от лекарств, а в отказе от работы. И лечение заключалось в том, что нам разрешали не делать то, что делать было объективно трудно или невозможно.

Никакого целебного эффекта отказ от лекарств не приносит. А нужно просто не делать того, что делается с трудом или "через не могу". И, напротив, делать то, что хочется сделать. Вот и всё лечение.

А что может желать ваше тело, когда оно болеет? Подумайте об этом. Тело не может хотеть анальгину или таблеток от кашля. Зато оно может хотеть покоя. Чтобы было тепло (под три одеяла спрятаться). Чего-нибудь горячего. Отдохнуть. Уснуть. Тишины и поменьше света. И этого более чем достаточно для скорейшего выздоровления.

Я не боролся с депрессией. У меня опустились руки, но я и не пытался их поднять. Я не мог найти силы что-то изменить, и оставил все как есть. Я не мог заставить себя куда-то идти, и поэтому я лежал. Я хотел забвения, и сон помогал мне забыться. Я делал только то, что мне хотелось. А мне не хотелось ничего. Ничего. Я ничего и не делал. Может быть, именно это и спасло мне жизнь.

P.S. Описанный мной случай относится примерно к середине 90-х годов. Больше я никогда не испытывал депрессии.

Вит Ценёв