Он - что-то вроде Печёрина, у него нет проблем с женщинами, но женщины ему попадаются проблемные. Ей около двадцати, что-то восточное в лице, но глаза большие, позрачные, отсутствующие. Она лежит на постели в одежде. Он рядом, смотрит пытливо.

Он: Признавайся, ходишь к нему?
Она: К кому?
Он (вставая и закрывая форточку): Не придуривайся, есть у тебя кто-то ещё?
Она: Зачем ты спрашиваешь? Это? Чего ты хочешь?
Он (с насмешкой): Так значит всё-таки ходишь... к этому... как его... Максу...
Она: Тебе этого не понять.
Он (задетый, но не подающий виду): Да, конечно. (Ложась рядом, заглядывая в лицо) То, что ты моя жена и хочешь быть со мной никак не влияет на моё понимание.
Она: ТЫ не знаешь какой он. (Доставая письмо) Смотри как он пишет: Никто, служивший в N, уже не поймёт нас. заброшеные туда, откуда не было выхода мы оказались перед выбором. Воспоминания об этом времени и сейчас так же наполняют меня, той же безнадёжностью, что и наши бесконечные дни и ночи там...
Он (пряча нехорошую усмешку): О-кей. (вставая и ходя по комнате) А знаешь, я тебе сейчас объясню кое-что об этом. Хотя, чего там объяснять? Как солдатиков живьём варили в котле, забивали сапогами до чёрных опухолей на теле? О том, что романтика - это не чьи-то переживания, а конкретная толстая морда перед тобой, которая имеет над тобой власть и которой ты, хоть раз, как во сне, перестаёшь подчиняться - и, как во сне, летишь вверх тормашками? (он повышает голос, чувствуя, что говорит не о том) Я знаю, что если прижать твоего Макса по-настоящему, а не так, как прижимает обманутый муж, он превратиться в ничто, мозги у него встанут и он начнёт тупить, как ватный кролик.
Она: ...
Он (больше не скрывая ни усмешки, ни того, что задет): Но тебя привлекла не эта детсадовская романтика, а то, что он делает её в тебе, и ты улетаешь на седьмое небо и оттуда читаешь эти героические письмена. Мелко, старушка. И на самом деле, ты знаешь это, - не романтика главное, а твоя жертвеность, тот привкус запретного, который появляется всякий раз, когда ты лежишь под ним. Ты нарушаешь правила ради него, уходишь от мужа, жертвуешь порядочностью, ради этой романтики и полётов. Это твой вклад в горний мир. Один герой, другая идёт на жертву ради... я знаю - ты меня не слышишь... За это ты моя жена, - он останавливается, улыбаясь. Смотрит на бледное, по-прежнему отстранённое лицо - и начинает двигаться так, словно у него что-то переломилось внутри.
Он: И вот что я сделаю, чтобы переубедить тебя. Я оттрахаю тебя так, что ты забудешь на какой ты земле. Я улечу тебя на твои небеса до провалов в памяти - и сам при этом не кончу. Потом я выкину тебя из дома. И буду посылать нах при всякой глупости вроде попасться мне на дороге. Я знаю, что в тебе от этого ничего не изменится, наоборот, твоя жертва станет только больше и значительней. Ты придёшь к нему и тебе будет что отдать. Только чувак, вдруг, потеряет прелесть трахать чью-то жену, не обманывая мужа. Экстрим пропадёт. Ему станет плоско и скучно трахать тебя. Он затоскует от той ноши, которой станет твоя жертвеность. Слишком громоздко для его воздушного героизма. А если он верит тому, во что засовывает член, то для вас обоих это станет обузой.
Она (чуть дрогнув, но сразу вернув всё на место): ...
Он (подходя к ней): Я не так крут, чтобы изменить всё сразу. Поэтому, приступим.

может и впрямь свободные мужики спят с замужними из-за экстрима?
особенно с женами своих друзей
особенно в их семейной постели