Надо мной по-настоящему издевались и унижали.
Я привык к чувству, что ещё удар ноги, и я убью человека и надо рассчитывать усилия.
Я унижал и насиловал.
Однажды я две недели не ходил в сортир - все, что попадало в меня - во мне исчезало.
Однажды я спал с незнакомой пьяной, а в комнате вставала её мать, больная падучей - это я так решил, потому что она падала, пройдя три шага - и плакал ребёнок за шторкой.
Однажды ко мне протягивали руки и смеялись страшно, сумасшедшие от того, что хоть кто-то пришёл.
Однажды я сломался. Потом ещё и ещё. Я стал забитым существом.
Злобным и затаившимся. Я ломал ногти, пытаясь вернуться домой, в дом, который придумал, и строил из себя крепость, пока не отказало тело - не запаршивело навсегда от истощения и нагрузки.
Мне доказали, что надежды нет, я научился, что бояться надо по-настоящему, и расслабиться - значит, дать этому миру повод.
Соскрести тебя. Как ничьё. Я понял, что всё неправда, кроме мысли о бегстве. С тех пор я шкурой ощущаю, что собравшиеся больше чем втроём либо рискуют, либо младенцы.
Однажды я стоял на подпольном ринге а на меня делали ставки, а я был болен венерической болезнью, меня ломало, в глазах был песок, я вышел драться, чтобы заработать на лекарства.
Я никогда не умел толкаться. Я не способен был бить, не получая, даже если это животное злобное. Сколько раз я ударил по лицу, столько раз моя судьба нырнула в сортир.
Но жившие позже меня ползали, ссась, по трупам товарищей, в темноте, - и им я сочувствую больше, чем себе.

Этот мир - неважное место, господа, когда он внушает, что темнота внутри всегда меньше темноты снаружи - вы замыкаетесь в меньшем зле и становитесь эмигрантом повсюду - и в себе самом и в этом прекраснейшем из миров, о котором либо хорошо, либо никак...