На адвокатском выложил, пока делать нечего, вот и Вам, друзья, да для критики, а кому и вовсе с потехою.

"Былина о Великом Киевском процессе над Боярином Криворукичем, обвиняемом в причинении тяжких телесных боярыне Прямопопиной".

Как на злой заре, да по сумерки,
Заседал процесс над боярином,
Тем, что стрелами лука ратного
Угодил в ягодицы боярыни,
Чем печаль ее и навеяна…
Да несет она и гражданский иск,
Где челом трещит ее волюшка,
На взыскание алиментиков
С любодейственного да охальника,
Что лукаво-де обманув ее
Он состряпал ей чадо дивное,
Чадо дивное - ненасытное…
Слово молвил тогда прокурорище,
чару горькую осушив до дна:
- Ой, ты гой еси Твоя честюшка,
рассуди ты нас с адвокатишкой,
кто из нас двоих молвит грамотней,
кто из этих двух правдоистинный:
кто терпила, а кто крамольничек,
преступивший Законы Русския.
Нежто можно ноне в баб метить стрелами!,
попадать им во тело белое?
Это где же такое видано,
и откуда такое следует?
А охальник сей – отпирается,
мол стрелял не он, да совсем не в ту,
да еще и нам угрожаючи.
Вот и лук его, с отпечатками,
лук с просроченным разрешением,
да с стрелой запрещенной к ношению!
А с Великого, да со Устюга
нам эксперты прислали грамоту,
в коей сказано, что и сын его,
да во пьяни боярыне сделанный.
Пусть же Честь Твоя, князь сиятельный,
этот молодец обвиняемый
лет на семь да в остроги отправится,
понабраться уму да разуму.
Пусть и штраф с него взыщут увесистый,
дабы нищим раздать на хлебное.

Отвечал тогда адвокатишко,
пригубив слегка коньяку бадью:
- Ой ты Гой да Еси, Суд Всемилостый,
Честь и Правда твоя незыблемы,
а сыны твои Ясны Соколы!
Приговор от них – слаще сахара,
слово мудрое, да напутствие!
Да, попала стрела боярская
точно в задницу белоснежную,
но вина-то в том не боярина,
а холопа иль фраера лютого,
что стрелу его сумел выкрасти
и продать иноземцам, на ярмарке.
Вот что молвит нам грамотей один,
колдуном его кличут в баллистике,
«та стрела, что ко мне представлена
была пущена с лука медного,
да пиратской как видно копии».
Нежто можно нам, люди русские!
Обвинить молодого боярина
в том, что он стрелял в тело белое,
если лук его чинно скованный
из булатного сплава с никелем?
Призываю я Хорста великого
во свидетели во всевышние –
не стрелял сей агнец причистейший,
не имел крамолы в мозгу своем.
То, что чадо его, он покается,
если надобно чаду каянье,
но в сомненьях он, во кручинушке,
ведь купцы с Твери, да с под Мурома
говорили сказ о боярыне,
как о девке с либидо сломанным,
не кому отказа не смыслящем.
А устюжские экспертизники –
мужики что не учены грамоте,
да и порча на их великая, да проклятье невинноосужденных.
Пощади, Твоя Четь, малых детушек,
что боярин едва вытягивает,
не оставь ты их во сиротушках, не лишай отца дармоедиков!

Призадумался Суд, прикручинился,
Развернул ходатайства белые,
Посмотрел что кладут в доказательствах:
С прокурора: порча овчинная,
десять рыбьих хвостов осетровых,
семь бутылок «бургунского» красного,
(что у Шведов мечом отвоеваны),
соболя, да куницы блестящие,
да к томуж еще конь фильтеперсовый.

С адвоката: индийские пряности,
две ладьи, что под яхты заделаны,
девять акций концерна заморского,
что снабжает страны окрестные
парусиной и бычьим выменем,
сто рублей еще ассигнациями, да еще четыреста золотом,
да и сверх того дева восточная,
что у хитрых евреев куплена для потехи и для солидности.

Вся кручинушка улетела вдаль,
Приобщил судья доказательства
К погребам соим, да к амбарчикам,
Да к конюшням, да к избам недвижимым.
Правоту признал за обоими,
Разрешив им решать как захочется,
Хоть с булавою, хоть с панцерфаустом**,
Но уж более не тревожить суд и кассацией не запаривать.
Побрели домой соответчики,
Чару горькую откупорили,
Да завыли песнь заунывную,
О платоновой справедливости,
О спинозовой добродетели и о кантовых вечных истинах.

_____________________________________________

** панцерфауст (нем) армейский ручной гранатомет, кумулятивного действия.