Они садились у перил, ограждавших навес перед домом и впивались в старые, тлеющие под дождями доски - поверхность их была приятна рукам, обычно сухая и тёплая.
Он вонзался в дерево зубами и смотрел в ночь, она наклоняла голову и ложилась щекой. Ночи были хоть глаз выколи, тишина мялась комками, опускала что-то внутри, освобождала. Как могут только нечаяные слёзы, горячие и смывающие в низ живота тяжесть, - которая затем лопается и яснеет от этого разлива слёз, и возникает шум мира - плотный, твёрдый шум на твоём лице.

Ночь была снабжена поблёскиванием и охами воды, плоское отдаляло чёрный забор елей, и обманывало на свой счёт. Будто и не река лежала впереди. И не сыпало в неё звездами.
Ванятко смотрел в ночь со всей серьёзностью, а Глашка смотрела и воображала.
Что с той стороны бежит по воде лошадка. Чёрная, поблёскивает, вода охает в копытах, и вязнет галоп, - скачет-скачет, а доскакать не может. Становится чёрным факелом с быстрыми линиями, сумашедшими, так что тысячи сверчков впиваются в уши и уже можно перелететь самой за реку, стоять по над водой, поворачивать голову вместе с лесом и слышать свой смех, как колокольчик, где-то в кустах.
Ванятко смотрел зведопад над рекой.
Иногда он видел под ним сестру, она невысоко поднималась над водой, подняв руки и крестом висела перед стеной чёрных елей.
Как будто было какое-то вчера, в котором он уже смотрел так на неё, и она тогда обернулась, и с этим связано что-то забытое, смех, звезда упавшая в воду перед ней, и то, что было потом. Или будет потом. Он впивался зубами посильней и иногда даже хватал себя за волосы, глядя во все глаза.
Потому, что небо начинало кружится, и он оказывался в другом дне, и всё было напрасно, можно было смотреть дальше на то, как листья падают в реку. Или идёт снег и сковывает её тело льдом, и весенний паводок несёт деревья, вывороченые с корнем, под беззвёздным небом.
Но сны зимы были такими короткими и терялись в огне свечи перед растопленым от узоров окошке. Немота ночи зудела - нет сна, нет сна - воском дерева - деревянного стола, скамей, деревянных кружек. Ночи только тогда и начинали звенеть множеством колокольчиков, когда небо становилось прозрачно-звёздным и можно было занять свой наблюдательный пост снаружи, на холоде, впиваясь зубами в тёплое заснеженое тело перил.
Пока не случилось головокружения взросления, о котором Ванятко ничего не знал. Оно случилось с кем-то другим, унаследовавшем его имя и какие-то общие воспоминания и изменившуюся сестру, - короче, к этой провокации роста Ванятко отношения иметь не хотел и заглядывал во взрослого себя с непониманием и всегдашным бегством.
И все эти пограничные времена года и чужие глаза были где-то на окраине, и всегда отпускали его к центру притяжения, к летним чёрным ночам, где он сидит с Глашкой и разгадывает загадку.
Того, что с ней случилось и то, о чём бы спросить он не смог, слишком быстро бы закружилась голова. Слишком близко ощущали они друг друга через воздух и кожу, когда думали об этом... или когда это думало об них, ими.
Тихие звуки прячущиеся в руках сестра уносила наверх, куда ему хода небыло, на чердак, ночью, но он всё равно пробирался и слушал песни - каждая соломинка на чердаке шевелилась и тлела музыкой, музыка свивалась в коконы и сестра стояла посреди этого, и казалось, что руки её обрастают перьями, прозрачными нитями, водорослями этих видимых звуков.
Многое ещё видел он в её светящихся глазах, остановившихся на его лице. Во лбу её и под грудью. И видел, как истончалась её оболочка и разносилась во все стороны света. И видел друзей её, которых, собствено, видеть не полагалось, и потому он забывал всякий раз и увидев, снова вспоминал, что забыл - много-много раз - и снова забудет. А нельзя было помнить о них, здесь никакие доски не перекусаешь, это Ванятко, конечно, понимал.
И только одного не видел и не помнил, - что тогда случилось на реке - вот на той реке, где мы бродим, летящая ты, а я с таким трудом несу тебя взглядом к тому берегу, в самое острое место снов, и Глашка висит над водой и вдруг оберачивается - радостно вспыхнув? удивлённо? помертвев?
Небо кружилось и взрывалось, он сидел в следующем дне, звёзды падали, загадка была не разгадана, дерево под ногтями мягко поддавалось и шуршало деревянной кожей.
Звездопад, Ванятко. Как будто где-то птица твоя заблудилась-заплутала и дорогу ищет, и голос её вот он. А Глашка рядом кружит метель из нитей, песню напевает, и все тайны леса сплетает и расплетает для тебя, рукоделит ночь, как покрывало и укутывает-убаюкивает, спи, потерявший птицу, там, где звезда в воде, под ногами, бьёт кровь времени и на губах алой пеной застывает твоих, сестра моя.

Там смотрю я, тихие мы ещё не встали с места, ещё следы красного солнца дрожат, как будто о забытом, - и хорошо, что есть оно, забытое - хорошо знать это. Окраинами забытого стучать-ходить. Слушать мелодии-ключи, бьющие то там, то тут, из задумчивости дней, запахом земли. Намертво прикрученые петли снять, высадить двери. Войти и остаться снаружи - у взрослых своё могущество, спокойное, как северный ветер. Не такое, как в детстве, но всё же. Или я не пишу тебе это? :-)